Неточные совпадения
А до войны, в мирной жизни убивались души
человеческие, угашался дух
человеческий, и так привычно это
было, что
перестали даже замечать ужас этого убийства.
Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг
человеческий, в который давно уже, может
быть,
перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем.
Верочка опять видела прежнюю Марью Алексевну. Вчера ей казалось, что из — под зверской оболочки проглядывают
человеческие черты, теперь опять зверь, и только. Верочка усиливалась победить в себе отвращение, но не могла. Прежде она только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она
перестает ее ненавидеть,
будет только жалеть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость осталась в ней.
Припомните: разве история не
была многократно свидетельницей мрачных и жестоких эпох, когда общество, гонимое паникой,
перестает верить в освежающую силу знания и ищет спасения в невежестве? Когда мысль
человеческая осуждается на бездействие, а действительное знание заменяется массою бесполезностей, которые отдают жизнь в жертву неосмысленности; когда идеалы меркнут, а на верования и убеждения налагается безусловный запрет?.. Где ручательство, что подобные эпохи не могут повториться и впредь?
Было уже поздно, когда Михеич увидел в стороне избушку, черную и закоптевшую, похожую больше на полуистлевший гриб, чем на
человеческое жилище. Солнце уже зашло. Полосы тумана стлались над высокою травой на небольшой расчищенной поляне.
Было свежо и сыро. Птицы
перестали щебетать, лишь иные время от времени зачинали сонную песнь и, не окончив ее, засыпали на ветвях. Мало-помалу и они замолкли, и среди общей тишины слышно
было лишь слабое журчанье невидимого ручья да изредка жужжание вечерних жуков.
И все эти посланные и посылающие должны
будут последовать этому доброму совету, т. е.
перестать, подбоченясь, ездить между людьми, мешая им, а слезши с своих коньков и снявши с себя свои наряды, послушать то, что говорят люди, и, присоединясь к ним, приняться со всеми вместе за настоящую
человеческую работу.
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных
человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже
перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
Проповедуй воздержание от деторождения во имя того, чтобы больше
было приятности, — это можно; а заикнись только о том, чтобы воздерживаться от деторождения во имя нравственности, — батюшки, какой крик: род
человеческий как бы не прекратился оттого, что десяток, другой хочет
перестать быть свиньями.
И тогда лицо фельдшера представляется ему таким донельзя знакомым и неприятным, точно оно
перестает быть чужим
человеческим лицом, а становится чем-то вроде привычного пятна на обоях, примелькавшейся фотографической карточки с выколотыми глазами или давнишней царапины на столе, по которым скользишь взором, уже не замечая их, но все-таки бессознательно раздражаясь.
Красота восторга лучше всех красот
человеческих, ибо тогда человек
перестает быть земным и начинает
быть небесным; для нее не нужно ни юности, ни украшений.
В таком случае
человеческая история, не
переставая быть историей, в то же время мифологизируется, ибо постигается не только в эмпирическом, временном выражении своем, но и ноуменальном, сверхвременном существе; так наз. священная история, т. е. история избранного народа Божия, и
есть такая мифологизированная история: события жизни еврейского народа раскрываются здесь в своем религиозном значении, история, не
переставая быть историей, становится мифом.
Нужно
перестать твердить людям с детства, что государство, а не
человеческая личность
есть высшая ценность и что мужество, величие, слава государства
есть самая высокая и самая достойная цель.
Он восклицает: «Не
будет миру свободы, пока все религиозное, политическое не превратится в
человеческое, простое», и «Мало ненавидеть корону, надобно
перестать уважать и фригийскую шапку; мало не признавать преступлением оскорбления величества, надобно признавать преступлением salus populi [Благо народа (лат.).]».
И отношение Каренина к Вронскому
перестало быть законническим, стало
человеческим.
Жизнь
человеческая есть ряд поступков от вставанья до постели; каждый день человек должен не
переставая выбирать из сотни возможных для него поступков те, которые он сделает.
Когда человек в своеволии своем истребляет другого человека, он истребляет и самого себя, он
перестает быть человеком, теряет свой
человеческий образ, его личность начинает разлагаться.
Человек обожествляется, но лишь путем умолкания всего
человеческого, исчезновения человека и появления на его место Божества [И. В. Попов говорит о св. Макарии Египетском: «
Перестать быть человеком и теперь же стать Богом, хотя бы и на краткие моменты божественного наития, — вот что
было целью всех стремлений и помышлений его души».
Человек «буржуазный» и человек «социалистический»
перестают быть друг для друга людьми, братьями по Единому Отцу
человеческого рода.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы
были перестать, какая-то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра также быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали
человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле Того, Кто руководит людьми и мирами.
Борьба классов
перестала быть фактом социально-экономическим, она стала фактом духовным, она распространилась на всю совокупность
человеческой природы и
человеческой жизни.
Всякая бы на месте Христи это предвидела, но эта шустрая дивчина словно оглупела: и не только ничего не побоялась и вышла за ревнивого вдовца, да еще взяла и совсем его переделала, так что он вовсе
перестал ее ревновать и дал ей жить на всей ее вольной воле. Вот это-то и
было устроено самым коварным ведьмовством и при несомненном участии черта, которого соседка Керасивны, Пиднебесная, сама видела в образе
человеческом.