Неточные совпадения
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся
о своей, то есть,
пользе. А здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Следственно, необходимость и
польза градоначальнического единомыслия очевидны. Развив сию материю в надлежащей полноте, приступим к рассуждению
о средствах к ее осуществлению.
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных словах. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки
о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил перед ними дело и потребовал немедленного наказания ослушников.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время ни
о чем другом не говорили и не писали, как
о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в
пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало
о сочувствии к Славянам.
Молились «
о еже податися им целомудрию и плоду чрева на
пользу,
о еже возвеселитися им видением сынов и дщерей».
Итак, одно желание
пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те,
о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
Или кто-нибудь из старых друзей его вспоминал
о нем и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, нечаянно услышав
о нем историю, с стремительным великодушьем женского сердца присылала ему богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в
пользу его дело,
о котором он никогда и не слышал.
Чичиков, разумеется, подошел тот же час к даме и, не говоря уже
о приличном приветствии, одним приятным наклоненьем головы набок много расположил ее в свою
пользу.
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; потому что, точно, не говоря уже
о пользе, которая может быть в геморроидальном отношенье, одно уже то, чтоб увидать свет, коловращенье людей… кто что ни говори, есть, так сказать, живая книга, та же наука.
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя, ибо, — не говоря уже
о пользе в геморроидальном отношении, — видеть свет и коловращенье людей — есть уже само по себе, так сказать, живая книга и вторая наука.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с
пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни
о математике, дальше арифметики, ни
о физике, ни
о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз
о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Вероятно, вы сами, мадемуазель, не откажетесь подтвердить и заявить, что призывал я вас через Андрея Семеновича единственно для того только, чтобы переговорить с вами
о сиротском и беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я не мог прийти на поминки), и
о том, как бы полезно было устроить в ее
пользу что-нибудь вроде подписки, лотереи или подобного.
Все улики их
о двух концах, то есть их обвинения я в свою же
пользу могу обратить, понимаешь? и обращу; потому я теперь научился…
Одинцова ему нравилась: распространенные слухи
о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему — все, казалось, говорило в его
пользу; но он скоро понял, что с ней «не добьешься толку», а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил.
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией
о лотерее, которую жена его устроила в
пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила полиция, требовали, чтоб я сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не верят.
Все, что Дронов рассказывал
о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь
пользу, невозможно превратить ее в газетные строки. Злая пыль повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала, позволяя ему видеть себя не похожим на людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову...
— Молчи, мордвин! — кричал Дронов. — А — итало-турецкой войны — не хотите? Хо-хо-о! Все — на
пользу… Итальянцы у нас больше хлеба купят…
Следовало не только успокоить его, но и расположить в свою
пользу, а потом поставить несколько вопросов
о Марине. Сообразив это, Самгин, тоном профессионала, заговорил
о том, как можно построить защиту...
На другой день утром явился Гогин и предложил ему прочитать два-три доклада
о кровавом воскресенье в
пользу комитета.
— Что же печалиться? Отца Ганьки арестовали и осудили за воровство, она
о делах отца и мужа ничего не знала, ей тюрьма оказалась на
пользу. Второго мужа ее расстреляли не за грабеж, а за участие в революционной работе.
Я уже сообщал во второй части моего рассказа, забегая вперед, что он очень кратко и ясно передал мне
о письме ко мне арестованного князя,
о Зерщикове,
о его объяснении в мою
пользу и проч., и проч.
К сожалению, он чересчур много надеялся на верность черных: и дружественные племена, и учрежденная им полиция из кафров, и, наконец, мирные готтентоты — все это обманывало его, выведывало
о числе английских войск и передавало своим одноплеменникам, а те делали засады в таких местах, где английские отряды погибали без всякой
пользы.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно
о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую
пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
И он усвоил себе все те обычные софизмы
о том, что отдельный разум человека не может познать истины, что истина открывается только совокупности людей, что единственное средство познания ее есть откровение, что откровение хранится церковью и т. п.; и с тех пор уже мог спокойно, без сознания совершаемой лжи, присутствовать при молебнах, панихидах, обеднях, мог говеть и креститься на образа и мог продолжать служебную деятельность, дававшую ему сознание приносимой
пользы и утешение в нерадостной семейной жизни.
Привалов пробормотал что-то в ответ, а сам с удивлением рассматривал мизерную фигурку знаменитого узловского магната. Тот Ляховский, которого представлял себе Привалов, куда-то исчез, а настоящий Ляховский превосходил все, что можно было ожидать, принимая во внимание все рассказы
о необыкновенной скупости Ляховского и его странностях. Есть люди, один вид которых разбивает вдребезги заочно составленное
о них мнение, — Ляховский принадлежал к этому разряду людей, и не в свою
пользу.
— Если вы не заботитесь
о себе, то подумайте
о вашей дочери, — говорил доктор, когда Надежда Васильевна не хотела следовать его советам. — Больному вы не принесете особенной
пользы, а себя можете окончательно погубить. Будьте же благоразумны…
С марксистами нельзя даже говорить об иерархии ценностей, ибо они не принимают самой постановки вопроса
о ценности, для них существует только необходимость,
польза, благо.
—
О, это прекрасно! Мыслитель, как вы, может и даже должен относиться весьма широко ко всякому общественному явлению. Покровительством преосвященного ваша полезнейшая брошюра разошлась и доставила относительную
пользу… Но я вот
о чем, главное, желал бы у вас полюбопытствовать: вы только что заявили, что были весьма близко знакомы с госпожой Светловой? (Nota bene. [Заметь особо (лат.).] Фамилия Грушеньки оказалась «Светлова». Это я узнал в первый раз только в этот день, во время хода процесса.)
На этом прокурор прекратил расспросы. Ответы Алеши произвели было на публику самое разочаровывающее впечатление.
О Смердякове у нас уже поговаривали еще до суда, кто-то что-то слышал, кто-то на что-то указывал, говорили про Алешу, что он накопил какие-то чрезвычайные доказательства в
пользу брата и в виновности лакея, и вот — ничего, никаких доказательств, кроме каких-то нравственных убеждений, столь естественных в его качестве родного брата подсудимого.
Но главный эффект в
пользу Мити произведен был показанием Катерины Ивановны,
о котором сейчас скажу.
Вычитал он однажды в «Московских ведомостях» статейку харьковского помещика Хряка-Хрупёрского
о пользе нравственности в крестьянском быту и на другой же день отдал приказ: всем крестьянам немедленно выучить статью харьковского помещика наизусть.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении
о нем, как
о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой
пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Но уж так устроен человек, что трудно ему судить
о своих делах по общему правилу: охотник он делать исключения в свою
пользу.
Сколько есть на свете барышень, добрых и чувствительных, готовых плакать
о зябнущем щенке, отдать нищему последние деньги, готовых ехать в трескучий мороз на томболу [лотерею (от ит. tombola).] в
пользу разоренных в Сибири, на концерт, дающийся для погорелых в Абиссинии, и которые, прося маменьку еще остаться на кадриль, ни разу не подумали
о том, как малютка-форейтор мерзнет на ночном морозе, сидя верхом с застывающей кровью в жилах.
— Кстати, — сказал он мне, останавливая меня, — я вчера говорил
о вашем деле с Киселевым. [Это не П. Д. Киселев, бывший впоследствии в Париже, очень порядочный человек и известный министр государственных имуществ, а другой, переведенный в Рим. (Прим. А. И. Герцена.)] Я вам должен сказать, вы меня извините, он очень невыгодного мнения
о вас и вряд ли сделает что-нибудь в вашу
пользу.
Снимая в коридоре свою гороховую шинель, украшенную воротниками разного роста, как носили во время первого консулата, — он, еще не входя в аудиторию, начинал ровным и бесстрастным (что очень хорошо шло к каменному предмету его) голосом: «Мы заключили прошедшую лекцию, сказав все, что следует,
о кремнеземии», потом он садился и продолжал: «
о глиноземии…» У него были созданы неизменные рубрики для формулярных списков каждого минерала, от которых он никогда не отступал; случалось, что характеристика иных определялась отрицательно: «Кристаллизация — не кристаллизуется, употребление — никуда не употребляется,
польза — вред, приносимый организму…»
Отец Огарева умер в 1838; незадолго до его смерти он женился. Весть
о его женитьбе испугала меня — все это случилось как-то скоро и неожиданно. Слухи об его жене, доходившие до меня, не совсем были в ее
пользу; он писал с восторгом и был счастлив, — ему я больше верил, но все же боялся.
Этим исчерпываются мои воспоминания
о дедушке. Воспоминания однообразные и малосодержательные, как и сама его жизнь. Но эта малосодержательность, по-видимому, служила ему на
пользу, а не во вред. Вместе с исправным физическим питанием и умственной и нравственной невозмутимостью, она способствовала долголетию: дедушка умер, когда ему уже исполнилось девяносто лет. Завещания он, конечно, не сделал, так что дядя Григорий Павлыч беспрепятственно овладел его сокровищем.
Делалось это под видом сбора на «погорелые места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью
о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований в
пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
Скажите, пожалуйста, стоило поднимать пыль из-за какой-то учительницы, когда сам Павел Степаныч так просто говорит в думе
о необходимости народного образования,
о пользе грамотности и вообще просвещения.
Зачем заботиться
о приобретении познаний, когда наша жизнь и общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль
о справедливости,
о добре,
о пользе общей клеймится и преследуется, как преступление?» «Везде насилия и насилия, стеснения и ограничения, — нигде простора бедному русскому духу.
Эти партии бродят по совершенно не исследованной местности, на которую никогда еще не ступала нога топографа; места отыскивают, но неизвестно, как высоко лежат они над уровнем моря, какая тут почва, какая вода и проч.;
о пригодности их к заселению и сельскохозяйственной культуре администрация может судить только гадательно, и потому обыкновенно ставится окончательное решение в
пользу того или другого места прямо наудачу, на авось, и при этом не спрашивают мнения ни у врача, ни у топографа, которого на Сахалине нет, а землемер является на новое место, когда уже земля раскорчевана и на ней живут.
Гинце и Кононович боролись с этим злом, но недостаточно энергично; по крайней мере я нашел только три приказа, относящихся к вопросу
о прислуге, и таких, которые человек заинтересованный мог широко толковать в свою
пользу.
Древнейшее
о ценсуре узаконение, доселе известное, находим в 1486 году, изданное в самом том городе, где изобретено книгопечатание. Предузнавали монашеские правления, что оно будет орудием сокрушения их власти, что оно ускорит развержение общего рассудка, и могущество, на мнении, а не на
пользе общей основанное, в книгопечатании обрящет свою кончину. Да позволят нам здесь присовокупить памятник, ныне еще существующий на пагубу мысли и на посрамление просвещения.
Вещайте с ощущением сердечным: подвигнутые на жалость вашею участию, соболезнуя
о подобных нам, дознав ваше равенство с нами и убежденные общею
пользою, пришли мы, да лобзаем братию нашу.
Но да не падет на нас таковая укоризна. С младенчества нашего возненавидев ласкательство, мы соблюли сердце наше от ядовитой его сладости, даже до сего дня; и ныне новый опыт в любви нашей к вам и преданности явен да будет. Мы уничтожаем ныне сравнение царедворского служения с военным и гражданским. Истребися на памяти обыкновение, во стыд наш толико лет существовавшее. Истинные заслуги и достоинства, рачение
о пользе общей да получают награду в трудах своих и едины да отличаются.
О! если бы они были тебе и подвластным тебе на
пользу…
В самой середине нашего укрытия из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В другое время я сделал бы вывод не в
пользу нашего убежища, но теперь мы все были рады, что нашли тот «угол»,
о котором мечтали в открытом море и который, как нам казалось, мог защитить нас.
Но в таком случае, отчего Подхалюзин, радея
о пользах хозяина, не удерживает его от опасного шага, на который тот решается по неразумию, «так, для препровождения времени»?
И к Русакову могли иметь некоторое применение стихи, поставленные эпиграфом этой статьи: и он имеет добрые намерения, и он желает
пользы для других, но «напрасно просит
о тени» и иссыхает от палящих лучей самодурства. Но всего более идут эти стихи к несчастным, которые, будучи одарены прекраснейшим сердцем и чистейшими стремлениями, изнемогают под гнетом самодурства, убивающего в них всякую мысль и чувство.
О них-то думая, мы как раз вспоминали...