Неточные совпадения
И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий
отец, примерный супруг, и много
напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном свете, что губернатор даже бы отдал за него дочку, потому что Чичиков богат, как жид, если бы причиною не была жена его, которую он бросил (откуда они узнали, что Чичиков женат, — это никому не было ведомо), и что жена, которая страдает от безнадежной любви,
написала письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков, видя, что
отец и мать никогда не согласятся, решился на похищение.
Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын, будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению
отца, службу существенную, определился вместо того в полк и
написал к
отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
Когда Ассоль исполнилось восемь лет,
отец выучил ее читать и
писать.
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то
написала матери и
отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить,
написать мягче.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия
написала отцу, что она из Крыма проедет в Москву и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
— И
напишет: «Предшественникам нашим, погибшим за грехи и ошибки
отцов».
Напишет!
— Хвастал мудростью
отца, который
писал против общины, за фермерское — хуторское — хозяйство, и называл его поклонником Иммануила Канта, а папаша-то Огюсту Конту поклонялся и даже сочиненьишко
написал о естественно-научных законах в области социальной. Я, знаете, генеалогией дворянских фамилий занимался, меня интересовала роль иностранцев в строительстве российской империи…
— Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает? О, боже! Впрочем, я так и думала, что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым кажется, что это Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об
отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не
писал мне…
— Извините — он
пишет и никого не велел пускать. Даже
отцу Иннокентию отказала. К нему ведь теперь священники ходят: семинарский и от Успенья.
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен.
Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет
писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
— Не могу, ждет муж. Да, я замужем, пятый месяц, — не знал? Впрочем, я еще не
писала отцу.
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня
отец и определил в правление. Что наша наука! Читать,
писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
Что было с ней потом, никто не знает. Известно только, что
отец у ней умер, что она куда-то уезжала из Москвы и воротилась больная, худая, жила у бедной тетки, потом, когда поправилась,
написала к Леонтью, спрашивала, помнит ли он ее и свои старые намерения.
Отец мой, как вам тоже известно, вот уже два года в параличе, а теперь ему,
пишут, хуже, слова не может вымолвить и не узнает.
Катерина Николавна имела неосторожность, когда старый князь,
отец ее, за границей стал уже выздоравливать от своего припадка,
написать Андроникову в большом секрете (Катерина Николавна доверяла ему вполне) чрезвычайно компрометирующее письмо.
Saddle Islands лежат милях в сорока от бара, или устья, Янсекияна, да рекой еще миль сорок с лишком надо ехать, потом речкой Восунг, Усун или Woosung, как
пишут англичане, а вы выговаривайте как хотите.
Отец Аввакум, живший в Китае, говорит, что надо говорить Вусун, что у китайцев нет звука «г».
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол
писать, как вдруг слышу голос
отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
Отец Аввакум
написал им на бумажке по-китайски, что мы, русские, вышли на берег погулять и трогать у них ничего не будем.
Передали записку третьему: «Пудди, пудди», — твердил тот задумчиво.
Отец Аввакум пустился в новые объяснения: старик долго и внимательно слушал, потом вдруг живо замахал рукой, как будто догадался, в чем дело. «Ну, понял наконец», — обрадовались мы. Старик взял
отца Аввакума за рукав и, схватив кисть, опять
написал: «Пудди». «Ну, видно, не хотят дать», — решили мы и больше к ним уже не приставали.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только в университете
писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от
отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Да, но он кричал по трактирам, что убьет
отца, а за два дня, в тот вечер, когда
написал свое пьяное письмо, был тих и поссорился в трактире лишь с одним только купеческим приказчиком, „потому-де, что Карамазов не мог не поссориться“.
— Рощу, рощу вы у него торгуете; да проснитесь, опомнитесь.
Отец Павел Ильинский меня проводил сюда… Вы к Самсонову
писали, и он меня к вам прислал… — задыхался Митя.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот бумага, письмо… возьмите, прочтите скорее, скорее! Это письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала на Митю. — Это он убил
отца, вы увидите сейчас, он мне
пишет, как он убьет
отца! А тот больной, больной, тот в белой горячке! Я уже три дня вижу, что он в горячке!
„
Отцы, не огорчайте детей своих“, —
пишет из пламенеющего любовью сердца своего апостол.
А за день до того, как убил
отца, и
написал мне это письмо,
написал пьяный, я сейчас тогда увидела,
написал из злобы и зная, наверно зная, что я никому не покажу этого письма, даже если б он и убил.
Р. S. Проклятие
пишу, а тебя обожаю! Слышу в груди моей. Осталась струна и звенит. Лучше сердце пополам! Убью себя, а сначала все-таки пса. Вырву у него три и брошу тебе. Хоть подлец пред тобой, а не вор! Жди трех тысяч. У пса под тюфяком, розовая ленточка. Не я вор, а вора моего убью. Катя, не гляди презрительно: Димитрий не вор, а убийца!
Отца убил и себя погубил, чтобы стоять и гордости твоей не выносить. И тебя не любить.
Вообрази: я ей отписал о всем приключившемся, и, представь, она мне мигом отвечает запиской, карандашом (ужасно любит записки
писать эта дама), что «никак она не ожидала от такого почтенного старца, как
отец Зосима, — такого поступка!» Так ведь и
написала: «поступка»!
Он решился к нему ехать и даже выйти в отставку, если болезненное состояние
отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство, ушли. Владимир, оставшись один,
написал просьбу об отпуске, — закурил трубку и погрузился в глубокие размышления.
После Карла Ивановича являлся повар; что б он ни купил и что б ни
написал,
отец мой находил чрезмерно дорогим.
— Ведь вот умный человек, — говорил мой
отец, — и в конспирации был, книгу
писал des finances, [о финансах (фр.).] а как до дела дошло, видно, что пустой человек… Неккеры! А я вот попрошу Григория Ивановича съездить, он не конспиратор, но честный человек и дело знает.
— Я так мало придаю важности делу, что совсем не считаю нужным скрывать, что я
писал об этом, и прибавлю, к кому — к моему
отцу.
Сахтынский не знал, что я женат, Дубельт не знал, что я на службе, а оба знали, что я говорил в своей комнате, как думал и что
писал отцу…
Надобно было положить этому конец. Я решился выступить прямо на сцену и
написал моему
отцу длинное, спокойное, искреннее письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это чувство или нет, и прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли в положение несчастной девушки, чтоб они вспомнили, что они имеют на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Развитие Грановского не было похоже на наше; воспитанный в Орле, он попал в Петербургский университет. Получая мало денег от
отца, он с весьма молодых лет должен был
писать «по подряду» журнальные статьи. Он и друг его Е. Корш, с которым он встретился тогда и остался с тех пор и до кончины в самых близких отношениях, работали на Сенковского, которому были нужны свежие силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их в шипучее цимлянское «Библиотеки для чтения».
Отец мой обыкновенно
писал мне несколько строк раз в неделю, он не ускорил ни одним днем ответа и не отдалил его, даже начало письма было как всегда.
Вечером я
написал письмо к моему
отцу.
Между тем полковник понравился всем. Сенатор его ласкал,
отец мой находил, что «лучше жениха нельзя ждать и желать не должно». «Даже, —
пишет NataLie, — его превосходительство Д. П. (Голохвастов) доволен им». Княгиня не говорила прямо NataLie, но прибавляла притеснения и торопила дело. NataLie пробовала прикидываться при нем совершенной «дурочкой», думая, что отстращает его. Нисколько — он продолжает ездить чаще и чаще.
Да и не один Вепрёв и Штин должны радоваться — а и земский моего
отца, Василий Епифанов, который, из глубоких соображений учтивости,
писал своему помещику: «Повеление ваше по сей настоящей прошедшей почте получил и по оной же имею честь доложить…»
В заключение упомяну, как в Новоселье пропало несколько сот десятин строевого леса. В сороковых годах М. Ф. Орлов, которому тогда, помнится, графиня Анна Алексеевна давала капитал для покупки именья его детям, стал торговать тверское именье, доставшееся моему
отцу от Сенатора. Сошлись в цене, и дело казалось оконченным. Орлов поехал осмотреть и, осмотревши,
написал моему
отцу, что он ему показывал на плане лес, но что этого леса вовсе нет.
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, —
писала она, — что я попала ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой дом?.. уезжая из Петербурга, я видела большой сугроб снега на могиле моего
отца; моя мать, оставляя меня в Москве, скрылась на широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и молила бога взять меня скорей домой».
Мой
отец спросил его имя и
написал на другой день о бывшем Эссену.
Отец этого предполагаемого Василья
пишет в своей просьбе губернатору, что лет пятнадцать тому назад у него родилась дочь, которую он хотел назвать Василисой, но что священник, быв «под хмельком», окрестил девочку Васильем и так внес в метрику.
Отец Огарева умер в 1838; незадолго до его смерти он женился. Весть о его женитьбе испугала меня — все это случилось как-то скоро и неожиданно. Слухи об его жене, доходившие до меня, не совсем были в ее пользу; он
писал с восторгом и был счастлив, — ему я больше верил, но все же боялся.
Действительно, оба сына, один за другим, сообщили
отцу, что дело освобождения принимает все более и более серьезный оборот и что ходящие в обществе слухи об этом предмете имеют вполне реальное основание. Получивши первое письмо, Арсений Потапыч задумался и два дня сряду находился в величайшем волнении, но, в заключение, бросил письмо в печку и ответил сыну, чтоб он никогда не смел ему о пустяках
писать.
Разговор делается общим.
Отец рассказывает, что в газетах
пишут о какой-то необычной комете, которую ожидают в предстоящем лете; дядя сообщает, что во французского короля опять стреляли.
И
написала сыновьям, чтоб хорошенько обо всем разузнали и осторожно уведомили
отца.
— Ты
отец: должен знать. А коли ты от родного сына отказываешься, так вот что:
напиши своему Сеньке, что если он через месяц не представит брата Стрелкову, так я ему самому лоб забрею.
Валентин понял. Ему вдруг сделалось гнусно жить в этом доме. Наскоро съездил он в город,
написал доверенность
отцу и начал исподволь собираться. Затем он воспользовался первым днем, когда жена уехала в город на танцевальный вечер, и исчез из Веригина.
Не говоря об
отце, который продолжал вести свою обычную замкнутую жизнь, даже матушка как-то угомонилась с отъездом детей и, затворившись в спальне, или щелкала на счетах и
писала, или раскладывала гранпасьянс.