Неточные совпадения
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место
отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность
дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
Старый князь, как и все
отцы, был особенно щепетилен насчет чести и чистоты своих
дочерей; он был неблагоразумно ревнив к
дочерям, и особенно к Кити, которая была его любимица, и на каждом шагу делал сцены княгине зa то, что она компрометирует
дочь.
Алексей Александрович знал это семейство и был посаженым
отцом у одной из старших
дочерей.)
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие хозяина; толстая, добродушная жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку,
дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с
отцом, поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.
В то время как старший брат женился, имея кучу долгов, на княжне Варе Чирковой,
дочери декабриста безо всякого состояния, Алексей уступил старшему брату весь доход с имений
отца, выговорив себе только 25 000 в год.
А когда
отец возвратился, то ни
дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..
На старшую
дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что
отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.
Впрочем, ради
дочери прощалось многое
отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали гостить к генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал.
Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено быть погребенными до тех пор, покамест
отец Карп и
отец Поликарп, два священника его деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и
дочери, а может быть, и капитана, приписавшегося ему в родню.
Ассоль было уже пять лет, и
отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на
отца, укрыла и
дочь.
Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес дым сквозь плетень в куст, росший с внешней стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог, сидел молодой нищий. Разговор
отца с
дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на
дочь, как бы не узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим
отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его.
Я знал, что
отец почтет за счастие и вменит себе в обязанность принять
дочь заслуженного воина, погибшего за отечество.
Оно писано к
отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу
дочери капитана Миронова.
Теперь не худо б было сряду
На
дочь и на
отца,
И на любовника глупца,
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.
Который же из двух?
«Ах! батюшка, сон в руку!»
И говорит мне это вслух!
Ну, виноват! Какого ж дал я крюку!
Молчалин давеча в сомненье ввел меня.
Теперь… да в полмя из огня:
Тот нищий, этот франт-приятель;
Отъявлен мотом, сорванцом;
Что за комиссия, создатель,
Быть взрослой
дочери отцом...
— Города — не продаются, — угрюмо откликнулся Денисов, а
дочь его доказывала Самгину, что Генрик Сенкевич историчен более, чем Дюма-отец.
Она рассказала, что в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с
отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти
отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на богатой вдове, она умерла, оставив все имущество Варваре, ее
дочери. Теперь дядя Хрисанф живет с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
— Детскость какая! Пришла к генералу
дочь генерала и — заплакала, дурочка: ах, я должна застрелить вас, а — не могу, вы — друг моего
отца! Татьяна-то Леонтьева, которая вместо министра Дурново какого-то немца-коммивояжера подстрелила, тоже, кажется, генеральская
дочь? Это уж какие-то семейные дела…
— Поморка,
дочь рыбака. Вчера я об ее
отце рассказывал. Крепкая такая семья. Три брата, две сестры.
— Мать увезла его в Германию, женила там на немке,
дочери какого-то профессора, а теперь он в санатории для нервнобольных.
Отец у него был алкоголик.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч
отца переходит на сына, а с сына опять на
отца. На жене и
дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
Бог с тобою,
Нет, нет — не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой
отец ожесточенный
Бесчестья
дочери не снес
И, жаждой мести увлеченный,
Царю на гетмана донес…
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что, жертва смелой правоты,
Врагу он выдан головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен быть казнен сегодня,
Что здесь покамест он сидит
В тюремной башне.
Их привлекали не одни щи, лапша, макароны, блины и т. п. из казенной капусты, крупы и муки, не дешевизна стола, а также и
дочь эконома, которая управляла и
отцом и студентами.
Оно все состояло из небольшой земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ Волги, из пятидесяти душ крестьян, да из двух домов — одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его
отцом, и в этом-то домике и жила Татьяна Марковна с двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами, девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как
дочь.
— Нет, он сойдет с ума, если я ему покажу письмо
дочери, в котором та советуется с адвокатом о том, как объявить
отца сумасшедшим! — воскликнул я с жаром. — Вот чего он не вынесет. Знайте, что он не верит письму этому, он мне уже говорил!
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный же
отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания, так что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на
дочь: «Взрасти и возьми за себя».
Но
отца эта мысль испугала; он, по мере отвращения от Катерины Николавны, которую прежде очень любил, стал чуть не боготворить свою
дочь, особенно после удара.
И вот, когда дело, так сказать, дошло до последней безвыходности, Анна Андреевна вдруг через Ламберта узнает, что существует такое письмо, в котором
дочь уже советовалась с юристом о средствах объявить
отца сумасшедшим.
Когда же тут, сверх того, самая коварная, самая мрачная интрига и доверчивого, великодушного
отца сговорилась погубить его же собственная
дочь, то разве это можно снести?
— Этого я уж не знаю… что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у меня вчера утром: «Люблю ли я или нет госпожу вдову Ахмакову?» Помнишь, я тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за
отца, если б я женился на
дочери? Понимаешь теперь?
Отец начал наконец подаваться, видя упорство влюбленной и «фанатизированной» Версиловым
дочери — выражение Крафта.
Отец не мог исполнить этого долга: она была любимая и единственная
дочь.
Но ужаснее всего показался ему этот стареющийся и слабый здоровьем и добрый смотритель, который должен разлучать мать с сыном,
отца с
дочерью — точно таких же людей, как он сам и его дети.
— Может, и болесть, а может, и нет, — таинственно ответила Марья Степановна и, в свою очередь, оглядевшись кругом, рассказала Данилушке всю историю пребывания Привалова в Узле, причем, конечно, упомянула и о контрах, какие вышли у Василия Назарыча с Сережей, и закончила свой рассказ жалобами на старшую
дочь, которая вся вышла в
отца и, наверно, подвела какую-нибудь штуку Сереже.
Он был
отец, и он первый занес карающую руку на преступную
дочь…
Отец и
дочь понимали друг друга по одному движению, с полуслова.
На мельнице Василий Назарыч прожил целых три дня. Он подробно рассказывал Надежде Васильевне о своих приисках и новых разведках: дела находились в самом блестящем положении и в будущем обещали миллионные барыши. В свою очередь, Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни, где счет шел на гроши и копейки.
Отец и
дочь не могли наговориться: полоса времени в три года, которая разделяла их, послужила еще к большему сближению.
Наступило тяжелое молчание, показавшееся
отцу и
дочери вечностью.
Чем она могла помочь ему, кроме того жалкого в своем бессилии внимания, какое каждая
дочь по обязанности оказывает
отцу?..
После долгих колебаний дело разрешилось вполовину: старшую
дочь Надежду Марья Степановна уступила
отцу, а младшую оставила при себе.
Не помню где, но, кажется, в каком-то пустейшем французском романе я вычитал мысль, что нет ничего труднее, как установить правильные отношения между
отцом и взрослой
дочерью.
Между матерью и
дочерью не было сказано ни одного слова на эту тему, но это не мешало последней чувствовать, что больной
отец был предоставлен на ее исключительное попечение.
— Скажу тебе прямо, Надя… Прости старика за откровенность и за то, что он суется не в свои дела. Да ведь ты-то моя, кому же и позаботиться о
дочери, как не
отцу?.. Ты вот растишь теперь свою
дочь и пойми, чего бы ты ни сделала, чтобы видеть ее счастливой.
Из этих дружеских отношений между
отцом и
дочерью постепенно выработался совершенно особенный склад жизни на половине Василья Назарыча: другие разговоры, интересы и даже самый язык.
— Моя старшая
дочь, Надежда, — проговорил Василий Назарыч с невольной гордостью счастливого
отца.
— Положим, в богатом семействе есть сын и
дочь, — продолжала она дрогнувшим голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится родителям;
дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее родители. У него является ребенок… Как посмотрят на это
отец и мать?
Только в моленной, когда Досифея откладывала свои поклоны на разноцветный подручник, она молилась и за рабу божию Надежду; в молитвах Марьи Степановны имя
дочери было подведено под рубрику «недугующих, страждущих, плененных и в отсутствии сущих
отец и братии наших».
Это обстоятельство окончательно сблизило
отца и
дочь, так что Василий Назарыч не мог жить без нее.
Посмотрите на Ляховских:
отца привезли замертво,
дочь была совершенно прозрачная, а теперь Игнатий Львович катается в своем кресле, и Софья Игнатьевна расцвела, как ширазская роза!..