Неточные совпадения
«Слишком много событий, — думал Самгин,
отдыхая в тишине поля. — Это не может длиться бесконечно. Люди скоро устанут, пожелают отдыха,
покоя».
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять
в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать
покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и
отдохнуть? Несчастный!»
Покой неба и моря — не мертвый и сонный
покой: это
покой как будто удовлетворенной страсти,
в котором небо и море,
отдыхая от ее сладостных мучений, любуются взаимно
в объятиях друг друга.
Довольно мучились мы
в этом тяжелом, смутном нравственном состоянии, не понятые народом, побитые правительством, — пора
отдохнуть, пора свести мир
в свою душу, прислониться к чему-нибудь… это почти значило «пора умереть», и Чаадаев думал найти обещанный всем страждущим и обремененным
покой в католической церкви.
— О Боже мой! — торопливо воскликнул Николай Артемьевич, — сколько раз уж я просил, умолял, сколько раз говорил, как мне противны все эти объяснения и сцены!
В кои-то веки приедешь домой, хочешь
отдохнуть, — говорят: семейный круг, interieur, будь семьянином, — а тут сцены, неприятности. Минуты нет
покоя. Поневоле поедешь
в клуб или… или куда-нибудь. Человек живой, у него физика, она имеет свои требования, а тут…
Комната, где до обеда
отдыхал Юрий, назначена была полякам, а ему отвели
покой в отдаленном домике, на другом конце двора.
Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и
в старости, не зная
покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и
отдохнем.
Он, бывало, прежде всего зайдет
в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой на лбу; хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже идет
в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит, потому что девка уже очень давно оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же
отдыхает под навесом.
Кто привык к паутине, плесени и цыганскому гиканью графских аппартаментов, тому странно было глядеть на эту будничную, прозаическую толпу, нарушавшую своей обыденной болтовней тишину ветхих, оставленных
покоев. Эта пестрая, шумная толпа походила на стаю Скворцов, мимолетом опустившуюся
отдохнуть на заброшенное кладбище, или — да простит мне это сравнение благородная птица! — на стаю аистов, опустившихся
в одни из сумерек перелетных дней на развалины заброшенного замка.
Узнав это, она намеревалась завтра же разыскать их, а пока вернулась
в свои нумера на Гончарной улице и, чувствуя сильное утомление с дороги, легла
отдохнуть; но какие-то мужчины
в соседней комнате решительно не давали ей
покою; там, очевидно, шло пьянство, картеж и поминутные споры.
Напившись чаю и
отдохнув, она вышла погулять. Солнце уже село. От монастырского цветника повеяло на княгиню душистой влагой только что политой резеды, из церкви донеслось тихое пение мужских голосов, которое издали казалось очень приятным и грустным. Шла всенощная.
В темных окнах, где кротко мерцали лампадные огоньки,
в тенях,
в фигуре старика монаха, сидевшего на паперти около образа с кружкой, было написано столько безмятежного
покоя, что княгине почему-то захотелось плакать…
— Прошу, — начинает, — господа, извинения, что позволил себе напроситься
в вашу дружескую компанию. Я такой-то (назвал свое имя), спешу из Москвы домой, но устал и захотел здесь
отдохнуть, а меж тем услыхал ваш говор — и «
покой бежит от глаз». Как старый боевой конь, я рванулся и приношу вам искреннюю благодарность за то, что вы меня принимаете.
Такие, или почти такие вопросы не давали
покоя несчастному Степану ни тогда, как он как вихрь несся по столбовым дорогам, ни тогда, когда он, утомленный бешеной ездой,
отдыхал в отведенной ему лучшей станционной комнате.
— Затем, — сказал он, — ты
отдыхай здесь
в покое, пока схлынет жар, а я буду работать.