Между тем некоторые сочинения по части раскола, явившиеся в последнее время (с 1857 г.), частью в журналах, частью
отдельными книгами, доказали, что русская публика жаждет уяснения этого предмета, горячо желает, чтобы путем всепросвещающего анализа разъяснили ей наконец загадочное явление, отражающееся на десятке миллионов русских людей и не на одной сотне тысяч народа в Пруссии, Австрии, Дунайских княжествах, Турции, Малой Азии, Египте и, может быть, даже Японии [«Путешественник в Опоньское царство», о раскольнической рукописи первых годов XVIII столетия.].
Неточные совпадения
Клим Иванович тоже слушал чтение с приятным чувством, но ему не хотелось совпадать с Дроновым в оценке этой
книги. Он слышал, как вкусно торопливый голосок произносит необычные фразы, обсасывает
отдельные слова, смакует их. Но замечания, которыми Дронов все чаще и обильнее перебивал текст
книги, скептические восклицания и мимика Дронова казались Самгину пошлыми, неуместными, раздражали его.
Ловя
отдельные фразы и куски возбужденных речей, Самгин был уверен, что это лучше, вернее, чем
книги и газеты, помогает ему знать, «чем люди живы».
Эта
книга была написана не как цельное произведение, а как собрание
отдельных этюдов.
Познакомив с женой, Стабровский провел гостя прежде всего в классную, где рядом с партой Диди стояла уже другая новенькая парта для Устеньки. На стенах висели географические карты и рисунки, два шкафа заняты были
книгами, на
отдельном столике помещался громадный глобус.
Отдельные части этой
книги писались в разное время и отрывками печатались в «Вопросах философии и психологии».
Они отдавливаются, как и буквы, рельефом, причем тоны обозначаются
отдельными знаками и ставятся в один ряд, как строчки
книги.
Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой отпирался почти неслышно, так что Елена не сейчас услыхала, что я воротился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои
книги и бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула
книгу, которую читала, и отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту
книгу: это был мой первый роман, изданный
отдельной книжкой и на заглавном листе которого выставлено было мое имя.
— Худой ты очень! — вздохнув, говорила мать. Он начал приносить
книги и старался читать их незаметно, а прочитав, куда-то прятал. Иногда он выписывал из книжек что-то на
отдельную бумажку и тоже прятал ее…
У В.М. Лаврова в библиотеке в Малеевке было много
книг и хранился очень им сберегаемый альбом, в котором имелись автографы многих писателей-друзей. Альбом этот В.М. Лавров редко кому показывал и только изредка прочитывал приезжавшим к нему
отдельные записи.
В семействе был еще младший брат Дмитрия Михайловича Александр, проживавший со своими
книгами в
отдельном флигеле, из которого изредка предпринимал одиночные прогулки по тенистому саду. Кушанье носили ему прямо во флигель, и никто не видал его за семейным столом. Говорили о нем как о больном.
Форму общего очерка, а не
отдельных, отрывочных заметок на г. Жербцова мы выбрали потому, что хотели обратить свое опровержение не лично на г. Жеребцова, которого
книга уж слишком нелепа, а вообще на те мнения о древней Руси, которых он считает себя поборником.
В XVI в. размножаются частные летописцы
отдельных областей, раздаются обличения Максима Грека, направленные даже против митрополита и самого царя, и, кроме того, это столетие представляет нам две
книги, в высшей степени замечательные: «Домострой» и «Сказания Курбского».
Эти запредельные сущности вещей определялись, как числа у пифагорейцев, как имена в различных мистических учениях, как идеи у Платона, как творческие формы (энтелехии) у Аристотеля, как буквы еврейского алфавита в Каббале [В первой
книге Каббалы («Сефер Иецира» — «
Книге творения») утверждается, что все мироздание зиждется на 10 цифрах и на 22 буквах еврейского алфавита; это учение развивается также в
книге Зогар (см. прим. 79 к Отделу первому).] [Ср. учение о сотворении мира и об участии в нем
отдельных букв, о небесном и земном алфавите в
книге Зогар: Sepher ha Sohar, trad, de Jean de Pauly, tome I, 2 а (и далее).
Он сидел в своем кресле перед столом, заваленным
книгами, и не исчез, как тогда, но остался. Сквозь опущенные драпри в комнату пробивался красноватый свет, но ничего не освещал, и он был едва виден. Я сел в стороне от него на диване и начал ждать. В комнате было тихо, а оттуда приносился ровный гул, трещание чего-то падающего и
отдельные крики. И они приближались. И багровый свет становился все сильнее, и я уже видел в кресле его: черный, чугунный профиль, очерченный узкой красною полосой.
Там, глубоко под сознанием, есть что-то свое,
отдельное от меня. Оно вспоминает, пренебрежительно отбрасывая мою память… Я сейчас читал
книгу, думал над нею, все понимал. А теперь почувствовал, что все время внизу, под сознанием, тяжело думалось что-то свое, не зависимое от
книги, думалось не словами и даже не мыслями, а так как-то. И потом, когда я задумался без мыслей, там все продолжалась та же сосредоточенная работа.
Да, теперь я начинаю только понимать, как возмутительно глупо держат нас в девицах. Возьму я
книгу, прочитаю
отдельную фразу и не могу отдать себе отчет ни в одном слове: почему такое-то слово стоит тут, а не в другом месте, почему такую-то мысль нужно было выразить так, а не иначе?
Кабинет смотрел уже совсем по-новому: тяжелые гардины, мебель, крытая шагреневою кожей, с большими монограммами на спинках, книжный шкап резного дуба, обширное бюро, курильный столик, много
книг и альбомов на
отдельном столе, лампы, бронза, две-три масляные картины с рефлекторами и в углу — токарный станок.
Будь она записной (в
книге) раскольницей, ее взгляд на детоубийство, совпадающий со взглядом, например, секты детоубивателей, о которой еще в первой половине прошлого столетия упоминает преосвященный Феофилакт Лопатинский в своем «Обличении неправды раскольнической» [В прибавлении к изданию 1745 года, под № 23-м.], секты, которой, как
отдельного толка, никогда не было, — навлек бы на бедную мать страшное наказание по действующему уголовному кодексу; но, к счастью, она хотя и была раскольница, но значилась православною.