Неточные совпадения
— Слышь, мужика Кошкарев барин
одел, говорят, как немца: поодаль и не распознаешь, — выступает по-журавлиному, как немец. И
на бабе не то чтобы платок, как бывает, пирогом или кокошник
на голове, а немецкий капор такой, как немки ходят, знашь, в капорах, — так капор называется, знашь, капор. Немецкий такой капор.
Взяв его
на пароход,
одел с ног до
головы в свое платье, благо у меня много лишнего.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят,
оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него
на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с
голыми локтями.
Глядя
на фигуру стоящего в полной форме японца, с несколько поникшей
головой, в этой мантии, с коробочкой
на лбу и в бесконечных панталонах, поневоле подумаешь, что какой-нибудь проказник когда-то задал себе задачу
одеть человека как можно неудобнее, чтоб ему нельзя было не только ходить и бегать, но даже шевелиться.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах,
на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу,
голова опущена была
на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный
на их попечение, вымыли его,
одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили
на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Они говорили только, что если бы
одеть его в новый жупан, затянуть красным поясом, надеть
на голову шапку из черных смушек с щегольским синим верхом, привесить к боку турецкую саблю, дать в одну руку малахай, в другую люльку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков тогдашних.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем
на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье
одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня
голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться
на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему
на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады
на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою
на голову. Очень тепло
одели и отвезли Левшу
на корабль, который в Россию шел. Тут поместили Левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет
на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»
Я не мог вынести этого взгляда и отвернулся; но через несколько минут, поглядев украдкой
на швею, увидел, что она точно так же, как и прежде, пристально
на меня смотрит; я смутился, даже испугался и, завернувшись с
головой своим одеяльцем, смирно пролежал до тех пор, покуда не встала моя мать, не ушла в спальню и покуда Евсеич не пришел
одеть меня.
Татьяна Львовна
одела очень скромную шубку,
на голову дешевый шерстяной платок, а
на ноги валенки. Я решил ей показать только переписчиков. Пока мы шли рынком мимо баб, торговавших с грязными фонарями
на столах разной «благоухавшей» снедью, которую пожирали оборванцы, она поражалась и ужасалась. Да еще бы не ужасаться, после ее обычной жизни в уютном флигельке!
Старые товарищи раза три
одевали его с ног до
головы, но он возвращался в погребок, пропивал все и оставался, по местному выражению, «в сменке до седьмого колена», то есть в опорках и рваной рубахе… Раз ему дали занятие в конторе у инженера. Он проработал месяц, получил десять рублей. Его неудержимо влекло в погребок похвастаться перед товарищами по «клоповнику», что он
на месте, хорошо одет и получает жалованье.
Он не находил достаточно сильных возражений, хотя слова Тихона сразу рассердили его. Не впервые Тихон
одевал ими свою упрямую, тёмную мысль, и она всё более раздражала хозяина. Глядя
на обильно смазанную маслом, каменную
голому дворника, он искал подавляющих слов и сопел, дёргая ухо.
Неуеденов. Именно, мой друг, необразованны. Не одна ты это говоришь. Вот и те голые-то, которых мы обуваем да
одеваем, да
на беспутную их жизнь деньги даем, тоже нас необразованными зовут. Им бы только от нас деньги-то взять, а родни-то хоть век не видать.
Он слышал, как положили ему под
голову подушку и
одели чем-то теплым и как чья-то нежная рука легла
на горячий лоб его.
Няня. Вы что, вы так, по доброте своей. А вот
на барина, так часто дивлюсь… (Молчит, качает
головой и разводит руками.)Что сделалось? Совсем другой человек. Как вспомнишь прежнее-то: был ли день, чтоб Сашка-камердин без битья
одел; был ли староста, чтобы в стан не свозили…
— А как все представление окончилось, тогда сняли с меня платье герцогини де Бурблян и
одели Цецилией — одно этакое белое, просто без рукавов, а
на плечах только узелками подхвачено, — терпеть мы этого убора не могли. Ну, а потом идет Аркадий, чтобы мне
голову причесать в невинный фасон, как
на картинах обозначено у святой Цецилии, и тоненький венец обручиком закрепить, и видит Аркадий, что у дверей моей каморочки стоят шесть человек.
Остановившись
на верхней ступени, едва наклоняла
голову величавая Манефа и приказала конюху Дементию поднести мужичкам «посошок» [Последняя заздравная чарка вина
на прощанье.] в путь-дорогу, а мать Назарету послала
на луг за околицей
оделять баб, девок и ребятишек пряниками, орехами и другими сластями.
Кроме того, Делесову,
на которого музыка произвела такое сильное и непривычное впечатление, пришла мысль сделать добро этому человеку. Ему пришло в
голову взять его к себе,
одеть, пристроить к какому-нибудь месту — вообще вырвать из этого грязного положения.
Одев ее с помощью слуги и накинув
на себя шинель, он спустился со своей ношей по лестнице, положил молодую девушку в карету, приподнял ей
голову и уселся рядом с ней.