Неточные совпадения
Прочти им, а деткам особенно, о том, как
братья продали в рабство родного
брата своего, отрока милого, Иосифа, сновидца и пророка великого, а отцу сказали, что зверь растерзал его сына, показав окровавленную
одежду его.
Известие страшно потрясло Алешу. Он пустился к трактиру. В трактир ему входить было в его
одежде неприлично, но осведомиться на лестнице и вызвать их, это было возможно. Но только что он подошел к трактиру, как вдруг отворилось одно окно и сам
брат Иван закричал ему из окна вниз...
Все собравшиеся
братья, в числе которых находились также Сусанна Николаевна и gnadige Frau, были в черных
одеждах или имели на стороне сердца черный из лент приколотый бант, а иные — черный флер около левой руки.
Что заставляет вчера взятых от сохи и наряженных в эти безобразные, неприличные с голубыми воротниками и золотыми пуговицами
одежды ехать с ружьями и саблями на убийство своих голодных отцов и
братьев? У этих уже нет никаких выгод и никакой опасности потерять занимаемое положение, потому что положение их хуже того, из которого они взяты.
— Конечно, станет, — уверенно сказал Передонов, —
братья с сестрами всегда ссорятся. Когда я маленьким был, так всегда своим сестрам пакостил: маленьких бил, а старшим
одежду портил.
Через несколько дней она
брату принесла бельё и сделала ему выговор за то, что он слишком небрежно относится к
одежде, — рвёт, пачкает.
Конечно,
брат ее был больше комильфо [Комильфо (от франц. comme il faut — «как надлежит») в данном случае, каким надлежит быть светскому благовоспитанному человеку (в манерах и
одежде).].
— Вот, служка, нашел я находку, — говорил Брехун, подавая монашескую рясу и клобук. — Не мирского дела
одежда, а валяется на дороге. Соблазн бы пошел на
братию, кабы натакался на нее мирской человек, — ну, а я-то, пожалуй, и помолчу…
Это была правда:
одежда сильно меняла к лучшему наружность мальчика. Типично еврейских черт у него было гораздо меньше, чем у отца и
брата. Он больше походил на мать и сестру — только в нем не было застенчивости, и глаза сверкали веселым задором. Еврейский акцент в его речи почти исчез, о чем он, видимо, очень старался.
И мир твоим костям! Они сгниют,
Покрытые
одеждою военной…
И сумрачен и тесен твой приют,
И ты забыт, как часовой бессменный.
Но что же делать? — Жди, авось придут,
Быть может, кто-нибудь из прежних
братий.
Как знать? — земля до молодых объятий
Охотница… Ответствуй мне, певец,
Куда умчался ты?.. Какой венец
На голове твоей? И всё ль, как прежде,
Ты любишь нас и веруешь надежде?
Боязнь с
одеждой кинул прочь,
Благословил и хлад и ночь,
Забыл печали бытия
И бурю
братом назвал я.
— Пусть я сумасшедший, но я говорю правду. У меня отец и
брат гниют там, как падаль. Разведите костры, накопайте ям и уничтожьте, похороните оружие. Разрушьте казармы и снимите с людей эту блестящую
одежду безумия, сорвите ее. Нет сил выносить… Люди умирают…
Алеше было девятнадцать лет, когда
брата его взяли в солдаты. И отец поставил Алешу на место
брата к купцу в дворники. Алеше дали сапоги братнины старые, шапку отцовскую и поддевку и повезли в город. Алеша не мог нарадоваться на свою
одежду, но купец остался недоволен видом Алеши.
— О! тогда я твоя. Бери меня, мою душу, мою жизнь. Видишь, на мне траурная
одежда. Для тебя сниму ее, потревожу прах отца, пойду с тобою в храм Божий и там, у алтаря его, скажу всенародно, что я тебя люблю, что никого не любила кроме тебя и буду любить, пока останется во мне хоть искра жизни. Не постыжусь принять имя Стабровского, опозоренное изменою твоего
брата.
Дьячка Фортунатова, который так успешно побивал «разных лиц», даже и в монастырь не посылали, да в этом и беды нет, потому что сряду стоит такой случай: «иеродиакону Николо-Беседного монастыря (куда назначаются пьянствующие лица белого духовенства) Палладию, за нетрезвость, самовольные отлучки из монастыря и оскорбление настоятеля, запрещено священнослужение, ношение монашеской
одежды, и он послан в другой монастырь (тоже такой, где бес пьянства не давал
братии покоя).
Только подумал, а перед ним будто его
брат родной, только с крылами да в широкой
одежде, как небесному воину полагается… Топнул он на Брудастого ножкой...
Про Лушникова смотритель и не вспомнил, не такая линия. Однако ж он в обещанный срок, как лук из земли, в вечерний час перед смотрителем черным крыльцом вырос. Личико довольное, бабьим коленкором так от него и несет. Вестовой доложил. Вызвали потаенно близнеца-брата, сменились они
одеждой, поцеловались троекратно, — и каждый на свое место: глухой на вокзал, Федор на свою койку. Пирожок с луком исподтишка под подушку сунул, грызет — улыбается. Угрели его, стало быть, домашние по самое темя.