Неточные совпадения
Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык
света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь добегали до самых
огоньков: мрак боролся со
светом.
Вот, на повороте аллеи, весь дом вдруг глянул на него своим темным фасом; в двух только окнах наверху мерцал
свет: у Лизы горела свеча за белым занавесом, да у Марфы Тимофеевны в спальне перед образом теплилась красным
огоньком лампадка, отражаясь ровным сиянием на золоте оклада; внизу дверь на балкон широко зевала, раскрытая настежь.
Наконец послышался лай собак, замелькали бледные дрожащие
огоньки из крестьянских изб; слабый
свет их пробивался в наши окошечки, менее прежнего запушенные снегом, — и мы догадались, что приехали в Багрово, ибо не было другой деревни на последнем двенадцативерстном переезде.
Шел
свет снизу из парадной прихожей; за матовым стеклом церкви чуть брезжил красный
огонек лампадки.
В окнах всех этих зданий виднелся
свет, кроме господского дома, в котором не видать было ни малейшего
огонька.
Страх его передался мне, я очень осторожно заглянул в углубление под корнем, — корень служил пещере сводом, — в глубине ее Саша зажег три
огонька, они наполнили пещеру синим
светом.
Исполинские дома в шесть и семь этажей ютились внизу, под мостом, по берегу; фабричные трубы не могли достать до моста своим дымом. Он повис над водой, с берега на берег, и огромные пароходы пробегали под ним, как ничтожные лодочки, потому что это самый большой мост во всем божьем
свете… Это было направо, а налево уже совсем близко высилась фигура женщины, — и во лбу ее, еще споря с последними лучами угасавшей в небе зари, загоралась золотая диадема, и венок
огоньков светился в высоко поднятой руке…
А если и видишь где-нибудь в окне
огонек, то, наверное, там, при трепетном
свете керосиновой лампы, какой-нибудь современный Пимен строчит и декламирует...
Песочинец не возражал, и, при
свете огонька, на всех трех лицах моих собеседников лежала одна и та же добродушно-насмешливая улыбка, с особенною ветлужскою складкой, живо напоминавшею мне Тюлина.
Прошла группа студентов, другая… Я опомнился и пошел за ними к
огоньку Ивановской дачи… В щели ставень просачивался
свет…
В доме перед тем виднелся весьма слабый
свет; но когда Бегушев позвонил в колокольчик, то по всему дому забегали
огоньки, и весь фасад его осветился.
В деревне давно проснулась жизнь; во всех избах светились
огоньки и топились печи, а на гумнах, при
свете пылающей соломы, молотили хлеб.
Вдали, Бог знает где, мелькал
огонек в какой-то будке, которая казалась стоявшею на краю
света.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый пол. Руки он сложил на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым
огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе
света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
В восемь часов вечера Ашанин вступил на вахту, сменив Лопатина. В темноте вечера туман казался еще непроницаемее. С мостика ничего не было видно, и
огоньки подвешенных на палубе фонарей еле мигали тусклым
светом. Ашанин проверил часовых на баке, осмотрел отличительные огни и, поднявшись на мостик, чутко прислушивался в те промежутки, когда не звонил колокол и не гудел свисток.
Как будто перед нами — чуть только начинающий организовываться темный хаос. Робко вспыхивают в нем светящиеся
огоньки жизни. Но они настолько бессильны, настолько не уверены в себе, что маленького толчка довольно — и
свет гаснет, и жизнь распадается.
Но бывают миги, когда раздельные
огоньки эти сбиваются вихрем в одно место. Тогда темнота вдруг прорезывается ослепительно ярким
светом. Разрозненные элементы жизни, сжатые в одно, дают впечатление неслыханного напряжения, близкого к взрыву. И как раньше невозможно было жить от угрюмого мрака, от скудости жизненных сил, так теперь жизнь становится невозможною вследствие чудовищного избытка сил и
света.
Вначале это было слабо мерцающим
огоньком, который «зовет усталого путника». Вблизи это было маленьким уединенным домиком, еле сквозившим белыми стенами сквозь чащу высоких черных кипарисов и еще чего-то. Только в одном окне был
свет, остальные закрыты ставнями. Каменная ограда, железная решетка, крепкие двери. И — молчание. На первый взгляд это было подозрительное что-то. Стучал Топпи — молчание. Долго стучал Я — молчание. И наконец суровый голос из-за железной двери спросил...
Новый треск винтовок со стороны реки покрыл речь девушки. Теперь над самым ухом Игоря прожужжало несколько пуль. Снова вспыхнули
огоньки по ту сторону поля, недалеко от реки и снова затрещали выстрелы, зажужжали пули. Уже не было никакого сомнения в том, что
свет фонаря-прожектора привлек внимание ближайшего, находившегося в этой местности, неприятельского отряда. Австрийцы начали наугад пальбу из своих винтовок, и Милица оказалась раненой именно такой шальной пулей, посланной впотьмах наудачу в темноту.
В комнате наступила темнота. Только догорающий
огонек лампады, зажженной у киота, перед которым обычно молились пансионерки, обливал своим дрожащим, чуть заметным
светом фигуру господин Орлика с мешком и вереницу, состоящую из двенадцати девочек.
Несколько вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего пажа, которому строго-настрого запретила говорить о появлении
света в Башне смерти. Мы садились на краю обрыва и, свесив ноги над бегущей далеко внизу, потемневшей в вечернем сумраке Курой, предавались созерцанию. Случалось, что
огонек потухал или переходил с места на место, и мы с ужасом переглядывались с Юлико, но все-таки не уходили с нашего поста.
Александра Михайловна вспомнила Андрея Ивановича, вспомнила высланную из Петербурга Елизавету Алексеевну и ее знакомых, и казалось ей: и она, и все кругом живут и двигаются в какой-то глубокой, темной яме; наверху брезжит
свет, яркими
огоньками загораются мысль, честь и гордость, а они копошатся здесь, в сырой тьме, ко всему равнодушные, чуждые
свету, как мокрицы.
Я шел по узкой тропинке у самого края железнодорожной насыпи. Лунный
свет скользил по рельсам, на которых уже лежала роса. Большие тени от облаков то и дело пробегали по насыпи. Далеко впереди покойно горел тусклый зеленый
огонек.
Этот
огонек мог скорее всего быть отражением внешнего
света, но как я ни напрягал свое зрение, в громадном пространстве, которое лежало передо мной, я не увидел кроме этого огня ни одной светлой точки.
Вот какая-то деревушка, ни одного
огонька в ней. Опять лес, поле, опять сбились с дороги и кучер слезал с козел и танцевал. Тройка понесла по темной аллее, понесла быстро, и горячая пристяжная била по передку саней. Здесь деревья шумели гулко, страшно, и не было видно ни зги, точно неслись куда-то в пропасть, и вдруг — ударил в глаза яркий
свет подъезда и окон, раздался добродушный, заливчатый лай, голоса… Приехали.
Роща, небо и поле вплоть до самой глубокой дали были залиты лунным
светом, а вдали тихо мерцал красный
огонек.
В одном из окон при
свете луны ему показалось, что он видел длинную фигуру Дмитрия Ерофеича, который, вероятно, еще не спал и любовался луною, а может быть, и собирался молиться. Гуго вздохнул, взял лошадь под уздцы и повел ее со двора, — и как только за Пекторалисом заперли ворота, в окошечке Дмитрия Ерофеича засветился тихий
огонек: вероятно, старичок зажег лампадку и стал на молитву.
Ермий все это помнил и потому очень обрадовался, когда только что завернул за угол, как сейчас же увидал приветный
огонек.
Свет выходил из одного маленького домика и ярко горел во тьме, как звездочка. Вероятно, тут и живет скоморох.
Большие огненные пятна (от
свету из домов), как страшные очи привидения, стояли в воздухе; по разным местам мелькали блудящие
огоньки (от ходивших с фонарями).
Он сел или, лучше сказать, растянулся на изящной кушетке, против камина, в котором искрился блестящий
огонек, примешивавший свой
свет к лампе, и это двойное освещение распространялось отчасти и на самые отдаленные предметы.
Огонек то замирал, то вспыхивал, и в эти переливы
света, казалось, ползли по стене ряды огромных пауков.
Он лишился чувств, очнулся он в узкой высокой комнате со сводчатым потолком и одним глубоким небольшим окном с железною решеткою; яркие солнечные лучи освещали скромную обстановку этого незнакомого ему жилища: деревянную скамью, несколько табуретов, стол, аналой, стоявший в переднем углу под иконостасом со множеством образов, озаренных едва заметным при дневном
свете огоньком лампады, и, наконец, деревянную жесткую кровать, на которой он лежал.