Неточные совпадения
Беден, нечесан Калинушка,
Нечем ему щеголять,
Только расписана спинушка,
Да за рубахой не знать.
С лаптя до ворота
Шкура вся вспорота,
Пухнет с мякины живот.
Верченый, крученый,
Сеченый, мученый,
Еле Калина бредет:
В
ноги кабатчику стукнется,
Горе потопит в вине.
Только в субботу аукнется
С барской конюшни жене…
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной
ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как
пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.
Мими стояла, прислонившись к стене, и, казалось, едва держалась на
ногах; платье на ней было измято и в
пуху, чепец сбит на сторону; опухшие глаза были красны, голова ее тряслась; она не переставала рыдать раздирающим душу голосом и беспрестанно закрывала лицо платком и руками.
— Успокойтесь, — предложил Самгин, совершенно подавленный, и ему показалось, что Безбедов в самом деле стал спокойнее. Тагильский молча отошел под окно и там
распух, расплылся в сумраке. Безбедов сидел согнув одну
ногу, гладя колено ладонью, другую
ногу он сунул под нары, рука его все дергала рукав пиджака.
— Болен, друг,
ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как вот тут сел, и
распухли. Это у меня с прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью, видишь; третьего года мне Лихтен, доктор, Едмунд Карлыч, в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала; ну, а вот теперь помогать перестала. Да и грудь тоже заложило. А вот со вчерашнего и спина, ажно собаки едят… По ночам-то и не сплю.
Вскоре после того один из матросов, на том же судне, был ужален, вероятно одним из них, в
ногу, которая сильно
распухла, но опухоль прошла, и дело тем кончилось.
Я не уехал ни на другой, ни на третий день. Дорогой на болотах и на реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил
ноги. На третий день по приезде в Якутск они
распухли. Доктор сказал, что водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
— Ну Карамазов или как там, а я всегда Черномазов… Садитесь же, и зачем он вас поднял? Дама без
ног, он говорит, ноги-то есть, да
распухли, как ведра, а сама я высохла. Прежде-то я куды была толстая, а теперь вон словно иглу проглотила…
Брюхо, от
ног до самого хохла или ожерелья, покрыто белыми, мелкими, серебристыми перьями, имеющими, с первого взгляда, вид волос, так они тонки; под перьями лежит превосходный, густой и нежный
пух дикого цвета.
Он преимущественно питаетея травой, но изредка глотает и насекомых; пища переваривается у него не в зобу, а в желудке;
пух на теле имеет редкий, розовый и такого же цвета пушистые корни всех перьев; голова, шея, нос,
ноги и весь склад стрепета — чисто куриный.
У них отекли руки и
ноги,
распухли лица. Они тоже смотрели на меня изумленно испуганными глазами. Оказывается, и я сам имел такой же болезненный вид. Старики-орочи посоветовали подняться, походить немного и вообще что-нибудь делать, двигаться…
Вокруг нее, поджав под себя
ноги, сидели множество дворовых крестьянских девочек и выбирали волосья из клочков козьего
пуха.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах сидела бабушка, а в
ногах стоял отец, у которого глаза
распухли и покраснели от слез.
У ней
распухли ноги, и вот уже несколько дней только и делала, что капризничала и ко всем придиралась, несмотря на то что Лизу всегда побаивалась.
(Прим. автора.)] сверх рубашки косоворотки, в туфлях на босую
ногу; подле него пряла на самопрялке козий
пух Арина Васильевна и старательно выводила тонкие длинные нити, потому что затеяла выткать из них домашнее сукно на платье своему сыночку, так чтоб оно было ему и легко, и тепло, и покойно; у окошка сидела Танюша и читала какую-то книжку; гостившая в Багрове Елизавета Степановна присела подле отца на кровати и рассказывала ему про свое трудное житье, про службу мужа, про свое скудное хозяйство и недостатки.
Но как ни сдружилась Бельтова с своей отшельнической жизнию, как ни было больно ей оторваться от тихого Белого Поля, — она решилась ехать в Москву. Приехав, Бельтова повезла Володю тотчас к дяде. Старик был очень слаб; она застала его полулежащего в вольтеровских креслах;
ноги были закутаны шалями из козьего
пуху; седые и редкие волосы длинными космами падали на халат; на глазах был зеленый зонтик.
— Мне — поздно… Мне надо смерть понимать… Отрезали мне
ногу, а она вот выше
пухнет… и другая
пухнет… а также и грудь… я умру скоро от этого…
Потом, раскинув руки, свалился на бок, замер, открыв окровавленный, хрипящий рот; на столе у постели мигала свеча, по обезображенному телу ползали тени, казалось, что Алексей всё более чернеет,
пухнет. В
ногах у него молча и подавленно стояли братья, отец шагал по комнате и спрашивал кого-то...
На другой день старуха переехала, но, видно, эта разлука с идолом была слишком тяжела для Катерины Архиповны, и, видно, страстная мать справедливо говорила, что с ней бог знает что будет, если ошибется в выборе зятя, потому что, тотчас же по переезде на новую квартиру, она заболела, и заболела бог знает какою-то сложною болезнью: сначала у нее разлилась желчь, потом вся она
распухла, и, наконец, у нее отнялись совершенно
ноги.
Злой ноябрьский ветер, налетая на него, трепал жидкие волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху, открывая
ноги, толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым
пухом, и показывал, что на этом человеке нет штанов.
Посредине кубрика, на длинном обеденном столе, покрытом ковром, лежал капитан Пэд. Упорно не закрывавшиеся глаза его были обращены к потолку, словно там, в просмоленных пазах, скрывалось объяснение столь неожиданной смерти. Лицо стало еще чернее,
распухло, лишилось всякого выражения. Труп был одет в парадный морской мундир, с галунами и блестящими пуговицами; прямая американская сабля, добытая с китоловного судна, лежала между
ног Пэда. Вспухшие кисти рук скрещивались на высокой груди.
— Это, то есть, выходит по гражданской части: я сам хочу идти по гражданской, в военной бы следовало, и привык, да устарел;
ноги вот
пухнут, не могу. Как здоровье вашего батюшки и матушки?
Вот больше года
ноги все
пухнут».
—
Пухнет вся, матушка,
ноги стали что бревна, — возразила Ираида. — По моему замечанью, до весны вряд ли она и протянет… А что хорошего больную послать да немощную?.. От благодетелей остуда, да и ей невмоготу… За псалтырем-то день-ночь стоять и здоровый с непривычки как раз свалится… Как возможно, нездоровых читалок в такие люди посылать?..
— Дал столько, за сколько иной в наше время продал бы совесть свою, всю, со всеми варьяциями-с… если бы только что-нибудь дали-с. Только меня варом обдало, когда я положил в карман денежки. Право, я не знаю, как это со мной всегда делается, господа, — но вот ни жив ни мертв, губами шевелю,
ноги трясутся; ну, виноват, виноват, совсем виноват, в
пух засовестился, готов прощенья просить у Федосея Николаича…
Кроме настоящей, или напускной глупости, он отличался еще и уродством. Два горба, спереди и сзади, низкий рост и неимоверно короткие
ноги придавали ему вид яйца, лежавшего на боку, из которого, как вылупившийся цыпленок, торчала маленькая голова с каким-то
пухом вместо волос и маленькими зеленоватыми злыми глазами.