Неточные совпадения
Максим полюбил добрых иноков. Он не замечал, как текло время. Но прошла неделя, и он решился ехать. Еще в Слободе слышал Максим о
новых набегах татар на рязанские земли и давно уже хотел вместе с рязанцами испытать над врагами ратной удачи. Когда он поведал о том
игумену, старик опечалился.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид
новый принимал:
Кромешники в тафьях и власяницах
Послушными являлись чернецами,
А грозный царь
игуменом смиренным.
Монахи выбились из сил на этой
новой работе, а
игумен Моисей был неумолим и успокоился только тогда, когда переехал на
новое место, в свою
новую келью с толстыми крепостными стенами, железными дверями и железными решетками.
А
игумен разгорелся яростью и присылал все
новых виновников, которых разыскивал по бывшим монастырским деревням.
Иноки строили
новую церковь и клали
новые стены, а
игумен Моисей любовался
новым местом, которое не напоминало ему ни о дубинщине, ни о пугачевщине.
Пока воевода гонялся за разбойниками, они успели напасть на
новый монастырь, убили
игумена Моисея, а казну захватили с собой.
Одним словом, наступало
новое время и
новые порядки, и тот же
игумен Моисей предпочел бы стародавние времена, когда приходилось выстаивать обители перед ордой одними своими силами, минуя всякую воинскую помощь.
К вечеру воевода исчез из монастыря. Забегала монастырская братия, разыскивая по всем монастырским щелям живую пропажу, сбегали в Служнюю слободу к попу Мирону, — воевода как в воду канул. Главное дело, как объявить об этом случае
игумену? Братия перекорялась, кому идти первому, и все подталкивали друг друга, а свою голову под игуменский гнев никому не хотелось подставлять. Вызвался только один
новый ставленник Гермоген.
Воевода даже осуждал
игумена Моисея и Гарусова, неистовавших у себя с неослабною энергией, возмещая свое позорное бегство на чужих спинах. Служняя слобода давно повинилась, как один человек, «десятый» был наказан по всей форме, а
игумен все выискивал виноватых своими домашними средствами и одолевал воеводу все
новыми просьбами о наказаниях.
Опустел Прокопьевский монастырь, обезлюдела и Служняя слобода. Монастырские крестьяне были переселены на Калмыцкий брод к
новому монастырю, а за ними потянули и остальные. Но
новый монастырь строился тихо. Своих крестьян оставалось мало, да и монастырская братия поредела, а
новых иноков не прибывало. Все боялись строгого
игумена и обегали
новый монастырь.
А тут вдруг назначили к нам
нового преосвященного. Приехал владыка в монастырь, все осмотрел, все благословил, остался очень доволен порядком. Наконец шествует в гостиницу, видный такой пастырь, осанистый, бородатый — не архиерей, а конфета! За ним отец
игумен, отец казначей, отец эконом, иеромонахи, вся соборная братия. И мы, гостиничные служки, жмемся вдоль стен и, аки некие безгласные тени, благоговейно трепещем.
У всех простые русские лица, какие можно встретить на каждом шагу. И держали себя все просто. Не чувствовалось деланного монашеского смирения. Один брат Ираклии представлял некоторое исключение своей неестественной суетливостью. Он, очевидно, уже успел предупредить
игумена о
новом монастырском госте.
Отец
игумен со всею братией соборне провожал
нового монастырского благодетеля. Сначала в часовню пошли, там канон в путь шествующих справили, а оттуда до ворот шли пеши. За воротами еще раз перепрощался Патап Максимыч с отцом Михаилом и со старшими иноками. Напутствуемый громкими благословеньями старцев и громким лаем бросавшихся за повозками монастырских псов, резво покатил он по знакомой уже дорожке.
Боялся Николай Александрыч, чтоб они не наделали каких-нибудь
новых бесчинств, по той же причине не звали и дьякона Мемнона, а юродивого Софронушку
игумен Израиль опять не пустил, сердился на Луповицких за дыни да к тому же напрасно две недели ждал от них на солку огурчиков.