Неточные совпадения
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким,
водятся грешки, потому что ты человек умный и
не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже
не приехал и
не живет где-нибудь инкогнито…
«Оставь мне, Господи,
Болезнь мою почетную,
По ней я дворянин!»
Не вашей подлой хворостью,
Не хрипотой,
не грыжею —
Болезнью благородною,
Какая только
водитсяУ первых лиц в империи,
Я болен, мужичье!
Дорога многолюдная
Что позже — безобразнее:
Все чаще попадаются
Избитые, ползущие,
Лежащие пластом.
Без ругани, как
водится,
Словечко
не промолвится,
Шальная, непотребная,
Слышней всего она!
У кабаков смятение,
Подводы перепутались,
Испуганные лошади
Без седоков бегут;
Тут плачут дети малые.
Тоскуют жены, матери:
Легко ли из питейного
Дозваться мужиков?..
Скотинин. А смею ли спросить, государь мой, — имени и отчества
не знаю, — в деревеньках ваших
водятся ли свинки?
Скотинин. И
не деревеньки, а то, что в деревеньках-то ее
водится и до чего моя смертная охота.
Однако ж глуповцам это дело
не прошло даром. Как и
водится, бригадирские грехи прежде всего отразились на них.
Алексей Александрович долго
возился с ними, написал им программу, из которой они
не должны были выходить, и, отпустив их, написал письма в Петербург для направления депутации.
— Да, кончил. Цена прекрасная, тридцать восемь тысяч. Восемь вперед, а остальные на шесть лет. Я долго с этим
возился. Никто больше
не давал.
― Кха! Кxа! A, чорт! Что
возишься, что ты
не спишь? ― окликнул его голос брата.
Она была довольна, счастлива детьми, я
не мешал ей ни в чем, предоставлял ей
возиться с детьми, с хозяйством, как она хотела.
— Нет еще; я говорил раза два с княжной,
не более, но знаешь, как-то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и
водится… Другое дело, если бы я носил эполеты…
Шесть лет
возилась около здания; но климат, что ли, мешал, или материал уже был такой, только никак
не шло казенное здание выше фундамента.
Он еще
не знал того, что на Руси, на Москве и других городах,
водятся такие мудрецы, которых жизнь — необъяснимая загадка.
Мне хочется, чтобы он был совершенным зверем!» Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева,
водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку, в чем, однако ж, родственник
не преминул усомниться.
Как он ни горячился, называл их мошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже на Страшный суд, но кузнецов ничем
не пронял: они совершенно выдержали характер —
не только
не отступились от цены, но даже
провозились за работой вместо двух часов целых пять с половиною.
Подошед к окну, постучал он пальцами в стекло и закричал: «Эй, Прошка!» Чрез минуту было слышно, что кто-то вбежал впопыхах в сени, долго
возился там и стучал сапогами, наконец дверь отворилась и вошел Прошка, мальчик лет тринадцати, в таких больших сапогах, что, ступая, едва
не вынул из них ноги.
Конечно, почтмейстер и председатель и даже сам полицеймейстер, как
водится, подшучивали над нашим героем, что уж
не влюблен ли он и что мы знаем, дескать, что у Павла Ивановича сердечишко прихрамывает, знаем, кем и подстрелено; но все это никак его
не утешало, как он ни пробовал усмехаться и отшучиваться.
Не быв никогда человеком очень большого света, он всегда
водился с людьми этого круга, и так, что был уважаем.
Кошевой велел удвоить даже порцию вина, что иногда
водилось в войске, если
не было трудных подвигов и движений.
В подобных случаях
водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и бог знает в каких местах
не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли
не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
— Слушайте!.. еще
не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да
не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже
не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще
не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела
водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы
не слышите, что делается на свете.
Козак
не на то, чтобы
возиться с бабами.
— Да неужели же мне и с вами еще тоже надо
возиться, — сказал вдруг Раскольников, выходя с судорожным нетерпением прямо на открытую, — хотя вы, может быть, и самый опасный человек, если захотите вредить, да я-то
не хочу ломать себя больше.
Народ расходился, полицейские
возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко… вода…
не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего
не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов
не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
Кнуров. Бедной полумещанской жизни она
не вынесет. Что ж остается ей? Зачахнуть, а потом, как
водится, — чахотка.
Не стесняясь его присутствием, она
возилась с своим ребенком и однажды, когда у ней вдруг закружилась и заболела голова, из его рук приняла ложку лекарства.
Совесть почти
не упрекала Фенечку; но мысль о настоящей причине ссоры мучила ее по временам; да и Павел Петрович глядел на нее так странно… так, что она, даже обернувшись к нему спиною, чувствовала на себе его глаза. Она похудела от непрестанной внутренней тревоги и, как
водится, стала еще милей.
Дронов
возился с продажей дома больше месяца, за это время Самгин успел утвердиться в правах наследства, ввестись во владение, закончить план повести и даже продать часть вещей,
не нужных ему, костюмы Варвары, мебель.
Вспомнилось, как назойливо
возился с ним, как его отягощала любовь отца, как равнодушно и отец и мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил мягкую,
не тяжелую руку отца на голове своей, на шее и встряхнул головой. Вспомнилось, как отец и брат плакали в саду якобы о «Русских женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные слова...
Самгин
не спросил — почему. В глубине переулка, покрякивая и негромко переговариваясь,
возились люди, тащили по земле что-то тяжелое.
— Я — Самойлов. Письмоводитель ваш, Локтев, — мой ученик и — член моего кружка. Я —
не партийный человек, а так называемый культурник; всю жизнь
возился с молодежью, теперь же, когда революционная интеллигенция истребляется поголовно, считаю особенно необходимым делом пополнение убыли. Это, разумеется, вполне естественно и
не может быть поставлено в заслугу мне.
В эту минуту явилась необходимость посетить уборную, она помещалась в конце коридора, за кухней, рядом с комнатой для прислуги. Самгин поискал в столовой свечу,
не нашел и отправился, держа коробку спичек в руках. В коридоре кто-то
возился, сопел, и это было так неожиданно, что Самгин, уронив спички, крикнул...
— Пестрая мы нация, Клим Иванович, чудаковатая нация, — продолжал Дронов, помолчав, потише, задумчивее, сняв шапку с колена, положил ее на стол и, задев лампу, едва
не опрокинул ее. — Удивительные люди
водятся у нас, и много их, и всем некуда себя сунуть. В революцию? Вот прошумела она, усмехнулась, да — и нет ее. Ты скажешь — будет!
Не спорю. По всем видимостям — будет. Но мужичок очень напугал. Организаторов революции частью истребили, частью — припрятали в каторгу, а многие — сами спрятались.
С мыслями, которые очень беспокоили его, Самгин
не привык
возиться и весьма легко отталкивал их. Но воспоминания о Тагильском держались в нем прочно, он пересматривал их путаницу охотно и убеждался, что от Тагильского осталось в нем гораздо больше, чем от Лютова и других любителей пестренькой домашней словесности.
Вход в переулок, куда вчера
не пустили Самгина, был загроможден телегой без колес, ящиками, матрацем, газетным киоском и полотнищем ворот. Перед этим сооружением на бочке из-под цемента сидел рыжебородый человек, с папиросой в зубах; между колен у него торчало ружье, и одет он был так, точно собрался на охоту. За баррикадой
возились трое людей: один прикреплял проволокой к телеге толстую доску, двое таскали со двора кирпичи. Все это вызвало у Самгина впечатление озорной обывательской забавы.
— Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики,
возиться с рабочими, — проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену. — Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне — пора, если я
не смогу вернуться через час, — я позвоню вам… и вы свободны…
— Лидии дом
не нравился, она хотела перестраивать его. Я — ничего
не теряю, деньги по закладной получила. Но все-таки надобно Лидию успокоить, ты сходи к ней, — как она там? Я — была, но
не застала ее, — она с выборами в Думу
возится, в этом своем «Союзе русского народа»… Действуй!
— И
не нужно никакого! — сказал Штольц. — Ты только поезжай: на месте увидишь, что надо делать. Ты давно что-то с этим планом
возишься: ужели еще все
не готово? Что ж ты делаешь?
— А я разве
не делал? Мало ли я его уговаривал, хлопотал за него, устроил его дела — а он хоть бы откликнулся на это! При свидании готов на все, а чуть с глаз долой — прощай: опять заснул.
Возишься, как с пьяницей.
— То-то же! — сказал Илья Ильич. — Переехал — к вечеру, кажется бы, и конец хлопотам: нет, еще
провозишься недели две. Кажется, все расставлено… смотришь, что-нибудь да осталось; шторы привесить, картинки приколотить — душу всю вытянет, жить
не захочется… А издержек, издержек…
Можно было пройти по всему дому насквозь и
не встретить ни души; легко было обокрасть все кругом и свезти со двора на подводах: никто
не помешал бы, если б только
водились воры в том краю.
— Так это за то, что у меня деньжонки
водятся да дом есть, и надо замуж выходить: богадельня, что ли, ему достался мой дом? И дом
не мой, а твой. И он сам
не беден…
— Вы говорите:
не хорошо бегать,
возиться с детьми, петь — ну,
не стану…
— Погоди,
не перебивай меня. Ты вот резвишься, бегаешь, точно дитя, с ребятишками
возишься…
— Куда ему? Умеет он любить! Он даже и слова о любви
не умеет сказать: выпучит глаза на меня — вот и вся любовь! точно пень! Дались ему книги, уткнет нос в них и
возится с ними. Пусть же они и любят его! Я буду для него исправной женой, а любовницей (она сильно потрясла головой) — никогда!
— Ну, уж святая: то нехорошо, другое нехорошо. Только и света, что внучки! А кто их знает, какие они будут? Марфенька только с канарейками да с цветами
возится, а другая сидит, как домовой, в углу, и слова от нее
не добьешься. Что будет из нее — посмотрим!
Я тотчас привез доктора, он что-то прописал, и мы
провозились всю ночь, мучая крошку его скверным лекарством, а на другой день он объявил, что уже поздно, и на просьбы мои — а впрочем, кажется, на укоры — произнес с благородною уклончивостью: «Я
не Бог».
Цветы искусственные и дичь с перьями напомнили мне старую европейскую, затейливую кухню, которая щеголяла такими украшениями. Давно ли перестали из моркови и свеклы вырезывать фигуры, узором располагать кушанья, строить храмы из леденца и т. п.? Еще и нынче по местам
водятся такие утонченности. Новейшая гастрономия чуждается украшений,
не льстящих вкусу. Угождать зрению —
не ее дело. Она презирает мелким искусством — из окорока делать конфекту, а из майонеза цветник.
Пустыня имеет ту выгоду, что здесь нет воровства. Кибитка стоит на улице, около нее толпа ямщиков, и ничего
не пропадает. По дороге тоже все тихо. Нет даже волков или редко
водятся где-то в одном месте. Медведи зимой все почивают.
О дичи я
не спрашивал,
водится ли она, потому что
не проходило ста шагов, чтоб из-под ног лошадей
не выскочил то глухарь, то рябчик. Последние летали стаями по деревьям. На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «А есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с,
не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «А медведи, волки?..» — «И
не видать совсем».