Неточные совпадения
—
Видите,
видите! разве вы
не ангел!
Не правду я говорил, что вы любите меня? Да, любите, любите, любите! — кричал он, ликуя, — только
не так, как я вас… нет!
И
не утешайся, и
не надо тебе утешаться,
не утешайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от
ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и
видит тебя, и на твои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает.
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь,
видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать:
ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я
не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
— И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, — продолжала Марья Дмитриевна, слегка подвигаясь к нему, — если б вы
видели, как она скромно себя держит, как почтительна! Право, это даже трогательно. А если б вы слышали, как она о вас отзывается! Я, говорит, перед ним кругом виновата; я, говорит,
не умела ценить его, говорит; это, говорит,
ангел, а
не человек. Право, так и говорит:
ангел. Раскаяние у ней такое… Я, ей-богу, и
не видывала такого раскаяния!
В доме Груздева уже хозяйничали мастерица Таисья и смиренный заболотский инок Кирилл. По покойнице попеременно читали лучшие скитские головщицы: Капитолина с Анбаша и Аглаида из Заболотья. Из уважения к хозяину заводское начальство делало вид, что ничего
не видит и
не слышит, а то скитниц давно выпроводили бы. Исправник Иван Семеныч тоже махнул рукой: «Пусть их читают,
ангел мой».
— А!
видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая.
Не говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще.
Ангел ты мой! Как я о тебе соскучилась — сил моих
не было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе —
не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
— Нет,
ангел мой! Тридцать два ровно стукнуло неделю тому назад. Я, пожалуй что, старше всех вас здесь у Анны Марковны. Но только ничему я
не удивлялась, ничего
не принимала близко к сердцу. Как
видишь,
не пью никогда… Занимаюсь очень бережно уходом за своим телом, а главное — самое главное —
не позволяю себе никогда увлекаться мужчинами… — Ну, а Сенька твой?..
— Ну, так я,
ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите
видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели
не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— От тебя бежала, — отвечала Мари, — и что я там вынесла — ужас! Ничто
не занимает, все противно — и одна только мысль, что я тебя никогда больше
не увижу, постоянно грызет; наконец
не выдержала — и тоже в один день собралась и вернулась в Петербург и стала разыскивать тебя: посылала в адресный стол, писала, чтобы то же сделали и в Москве; только вдруг приезжает Абреев и рассказал о тебе: он каким-то ангелом-благовестником показался мне… Я сейчас же написала к тебе…
Милый
ангел Наташа! Еще в этот же вечер, несмотря на свое горе, она смогла-таки принять участие и в моих заботах, когда я,
видя, что она немножко успокоилась, или, лучше сказать, устала, и думая развлечь ее, рассказал ей о Нелли… Мы расстались в этот вечер поздно; я дождался, пока она заснула, и, уходя, просил Мавру
не отходить от своей больной госпожи всю ночь.
Он сам говорил мне, что если б
не сошел к нему с небеси
ангел (кажется, он называет этим именем меня; tu vois, comme il est delicat [
видишь, как он деликатен (франц.)]), то он давно бы начал пить.
«Господи, думаю, неужели теперь я
не одна и
увижу его, моего друга, моего
ангела!» Ох, как я тебя люблю!
— Все равно! Наденька! этот
ангел! неужели вы
не заметили ее?
Видеть однажды — и
не заметить!
Софья Николавна была очень огорчена и трудным положением своего отца, которого более месяца
не видела, и его равнодушием к ее
ангелу Парашеньке.
— С этих пор точно благодетельный
ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, Машутка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз
видели с тех пор — это когда его перевозили мертвого в его собственное имение Вишню. Да и то
не его
видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло невозвратимо.
— Дуня была на верху счастия; она на Глафиру Львовну смотрела как на
ангела; ее благодарность была без малейшей примеси какого бы то ни было неприязненного чувства; она даже
не обижалась тем, что дочь отучали быть дочерью; она
видела ее в кружевах, она
видела ее в барских покоях — и только говорила: «Да отчего это моя Любонька уродилась такая хорошая, — кажись, ей и нельзя надеть другого платьица; красавица будет!» Дуня обходила все монастыри и везде служила заздравные молебны о доброй барыне.
Элиза Августовна
не проронила ни одной из этих перемен; когда же она, случайно зашедши в комнату Глафиры Львовны во время ее отсутствия и случайно отворив ящик туалета, нашла в нем початую баночку rouge végétal [румян (фр.).], которая лет пятнадцать покоилась рядом с какой-то глазной примочкой в кладовой, — тогда она воскликнула внутри своей души: «Теперь пора и мне выступить на сцену!» В тот же вечер, оставшись наедине с Глафирой Львовной, мадам начала рассказывать о том, как одна — разумеется, княгиня — интересовалась одним молодым человеком, как у нее (то есть у Элизы Августовны) сердце изныло,
видя, что ангел-княгиня сохнет, страдает; как княгиня, наконец, пала на грудь к ней, как к единственному другу, и живописала ей свои волнения, свои сомнения, прося ее совета; как она разрешила ее сомнения, дала советы; как потом княгиня перестала сохнуть и страдать, напротив, начала толстеть и веселиться.
Кто опишет горестные чувства Милославского, когда он вступил во внутренность храма, где в первый раз прелестная и невинная Анастасия, как
ангел небесный, представилась его обвороженному взору? Ах, все прошедшее оживилось в его воображении: он
видел ее пред собою, он слышал ее голос… Несчастный юноша
не устоял против сего жестокого испытания: он забыл всю покорность воле всевышнего, неизъяснимая тоска, безумное отчаяние овладели его душою.
Оставшись один, Андрей Ефимыч предался чувству отдыха. Как приятно лежать неподвижно на диване и сознавать, что ты один в комнате! Истинное счастие невозможно без одиночества. Падший
ангел изменил Богу, вероятно, потому, что захотел одиночества, которого
не знают
ангелы. Андрей Ефимыч хотел думать о том, что он
видел и слышал в последние дни, но Михаил Аверьяныч
не выходил у него из головы.
— Таня, — воскликнул он, — если бы ты знала, как мне тяжело
видеть тебя в этом положении, как ужасно мне думать, что это я… я! У меня сердце растерзано; я сам себя
не узнаю; я потерял себя, и тебя, и все… Все разрушено, Таня, все! Мог ли я ожидать, что я… я нанесу такой удар тебе, моему лучшему другу, моему
ангелу — хранителю!.. Мог ли я ожидать, что мы так с тобой увидимся, такой проведем день, каков был вчерашний!..
Мы отдохнем! Мы услышим
ангелов, мы
увидим все небо в алмазах, мы
увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… (Сквозь слезы.) Ты
не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его.) Мы отдохнем!
— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая глазами. — Тогда силы у человека больше было… по силе и грехи! Тогда люди — как дубы были… И суд им от господа будет по силам их… Тела их будут взвешены, и измерят
ангелы кровь их… и
увидят ангелы божии, что
не превысит грех тяжестью своей веса крови и тела… понимаешь? Волка
не осудит господь, если волк овцу пожрет… но если крыса мерзкая повинна в овце — крысу осудит он!
— Можно ли-де об этом говорить? Что там от наших глаз спрятано, того
не увидишь, да и
не нужно: пока я в этом мире человеком живу, мне дана заповедь, как жить, а что после будет, то никому
не известно. Одно полагаю, кто, человеком бывши, своего достоинства
не сбережет, того хоть и
ангелом сделай, он и ангельское потеряет.
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы дома запершись, и люди
видели бы ее только в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший
ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный
не поразил нашего дома в то время, когда вы сидите у нас.
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать… о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; — в моих словах нет лести; они идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя
не оставлю в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг в пустыне явился мне
ангел, и хочет, чтоб я к нему
не приближался,
не смотрел на него,
не внимал ему? — боже мой! — в минуту огненной жажды
видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
— Юрий, успокойся…
видишь, я равнодушно смотрю на потерю всего, кроме твоей нежности… я
видела кровь,
видела ужасные вещи, слышала слова, которых бы
ангелы испугались… но на груди твоей всё забыто: когда мы переплывали реку на коне, и ты держал меня в своих объятиях так крепко, так страстно, я
не позавидовала бы ни царице, ни райскому херувиму… я
не чувствовала усталости, следуя за тобой сквозь колючий кустарник, перелезая поминутно через опрокинутые рогатые пни… это правда, у меня нет ни отца, ни матери…
Владимир. О, если б вы знали, если б
видели… отец мой! Вы
не поняли эту нежную, божественную душу; или вы несправедливы, несправедливы… я повторю это перед целым миром, и так громко, что
ангелы услышат и ужаснутся человеческой жестокости…
Сегодня мы пойдем в густую рощу;
Там на поляне есть высокий дуб,
С дерновою скамьей. — И там
увидишь ты
Фернандо. —
Не счастлива ль ты
Одной надеждой? для чего
Смущала так предчувствием себя?
Поверь: невинную любовь
Хранят святые
ангелы, как стражи!
Дитя! дитя! — и вот вся горесть
Рассеялась — и в монастырь
не хочешь!..
Но
не стыдись ребячеством своим:
Оно есть добродетель, потому
Что, как всё доброе,
не долговечно!..
— Это
ангелы, — я их
видел, и зато я теперь
не преполовлю дня и умру сегодня.
Тут я стал перебирать в уме его слова, что такое: «
ангел в душе живет, но запечатлен, а любовь освободит его», да вдруг думаю: «А что если он сам
ангел, и бог повелит ему в ином виде явиться мне: я умру, как Левонтий!» Взгадав это, я, сам
не помню, на каком-то пеньке переплыл через речечку и ударился бежать: шестьдесят верст без остановки ушел, все в страхе, думая,
не ангела ли я это
видел, и вдруг захожу в одно село и нахожу здесь изографа Севастьяна.
«Владыко многомилостиво! — думаю, — это, верно, зверь, и сейчас он нас растерзает!» И уже Левонтия
не зову, потому что
вижу, что он точно сам из себя куда-то излетел и витает, а только молюсь: «
Ангеле Христов, соблюди нас в сей страшный час!» А трескот все ближе и ближе слышится, и вот-вот уже совсем подходит…
— Понятно и то, — добавил слушатель, — что Лука по цепи перешел с веслом: каменщики известные мастера где угодно ходить и лазить, а весло тот же балансир; понятно, пожалуй, и то, что Марой мог
видеть около Луки светение, которое принял за
ангелов. От большой напряженности сильно перезябшему человеку мало ли что могло зарябить в глазах? Я нашел бы понятным даже и то, если бы, например, Марой, по своему предсказанию,
не преполовя дня умер…
А вам, Ольга Петровна, могу высказать только одно: я считал вас всегда
ангелом земным, а теперь
вижу, что и
не ошибся в том; за вас я и молиться
не смею, потому что вы, вероятно, угоднее меня богу.
Аматуров(все это заметивший и уже несколько смущенным голосом). А насчет подарка, извини, мой
ангел! Какой случай вышел! Третьего дня я заехал к ювелиру;
вижу, один браслет — чудо что такое, в середине яхонт, а кругом на золотых цветочках изумруды. Денег со мной
не было, а он довольно ценный, так что я решился заехать на другой день. Вообрази: приезжаю, а его уже купили… Я, впрочем, заказал тебе сделать точно такой же… Ты, надеюсь, подождать можешь?
— Понятны мне грустные звуки, вырывающиеся из души Иоанна; его пламенный нрав
не умел ждать; но
не прав он; разве
не при нем уже началась битва, на которую
ангел звал вранов пожирать трупы сильных, и он, некогда склонявший главу на грудь Его, уже
видел потрясенный Рим — словом евангелия?
Однажды ночью, при дороге,
увидел я спящего бродягу; был он пьян и бредил, и узнал я в нем ренегата, одного из посланных Тобой с доверием; и вот что я подслушал среди бессвязных и кощунственных выкликов его: «Горько мне без неба, которого я лишен, но
не хочу быть
ангелом среди людей,
не хочу белых одежд,
не хочу крыльев!» Буквально так и говорил, Отец: «
Не хочу крыльев!»
— Так вот какова земля.
Вижу я бессилие Моих
ангелов и начинаю думать так:
не пойти ли Мне самому на землю?
— Эх, Петр Васильич, — возразил Борис Андреич, — я вам удивляюсь, как вы, с вашим ясным взглядом на вещи,
не видите насквозь эту сюсюкающую Эмеренцию? Эта приторная любезность, это постоянное самообожание, это скромное убеждение в собственных достоинствах, эта снисходительность
ангела, смотрящего на вас с вышины небес… Да что и говорить! Уж если на то пошло и в случае необходимости, я в двадцать раз охотнее женился бы на ее сестре: та, по крайней мере, умеет молчать!
И если я потом, всю жизнь, стольких «Grobian'«ов — на полянках и в комнатах —
видела ангелами, демонами, небожителями, то, может быть, от раз навсегда меня тогда ожегшего страха: небесного
не принять за земного.
Иван Иванович (садится рядом с Сашей). Я всегда здоров. Во всю жизнь мою ни разу
не был болен… Давно уж я вас
не видел! Каждый день все собираюсь к вам, внучка повидать да с зятьком свет белый покритиковать, да никак
не соберусь… Занят,
ангелы мои! Позавчера хотел к вам поехать, новую двустволочку желал показать тебе, Мишенька, да исправник остановил, в преферанс засадил… Славная двустволочка! Аглицкая, сто семьдесят шагов дробью наповал… Внучек здоров?
И заплакал Аггей, и плакал навзрыд. Стоит
ангел перед ним: лицом просветлел и улыбается; поднял Аггей голову и перестал плакать:
не видел он никогда улыбки такой.
Благословенно детство за то благо, которое оно дает само, и за то добро, которое оно производит,
не зная и
не желая этого, только заставляя, позволяя себя любить. Только благодаря ему мы
видим на земле частичку рая. Благословенна и смерть.
Ангелы не могут нуждаться ни в рождении, ни в смерти для того, чтобы жить; но для людей необходимо, неизбежно и то и другое.
— Вот прелесть! Вот
ангел! Божественная! Какие счастливицы эти седьмушки! Если бы она была у нас — вместо «финки» или «жабы»! Весь класс обожал бы ее! Я ничего
не видела до сих пор лучшего в наших стенах: ты и она! Она и ты! О, как я люблю вас обеих!
Это различие понимается иногда и иначе: кто в телесности
видит род болезни, в создании жены — признак грехопадения, а в Еве — начало греха, те должны отрицать коренное различие в природе человека и
ангела,
видя в человеке лишь неудавшегося
ангела, а в
ангеле — нормальный,
не уклонившийся от назначения образ человека.
Хотя собственная жизнь
ангелов для нас совершенно недоведома, мы знаем, однако, что и
ангелы сотворены Богом и, хотя бесплотны в том смысле, что
не имеют тела человеческого, но имеют ипостась: они суть
не безликие, а ипостасные силы Божий, созданные Логосом [Шеллинг в своем учении об
ангелах (Philosophie der Offenbarung, II, 284 ел.), в соответствии общим своим взглядам, отрицает сотворенность
ангелов (nicht erschaffen) и
видит в них только «потенции» или идеи: «leder Engel ist die Potenz — Idee eines Bestimmten Geschöpfes des Individuums» (286).
Св. Григорий в оживлении тела душой
видит образ вездесущия Божия, которого
не имеют и
ангелы.
Не так же ли
видел ангела священник Захария около кадильного алтаря, или сослужащий с преподобным Сергием
видел ангела, литургисающего с ним (как повествует его житие)?
Впоследствии, встретив у Оригена предположения, что
ангелы могут жить и в нашем обыкновенном человеческом теле, я всегда чувствовал, что я одного такого
видел и еще его
увижу: он меня
не позабудет; он меня встретит, потому что… он моя мать!
И
ангелы в толпе презренной этой
Замешаны. В великой той борьбе,
Какую вел господь со князем скверны,
Они остались — сами по себе.
На бога
не восстали, но и верны
Ему
не пребывали. Небо их
Отринуло, и ад
не принял серный,
Не видя чести для себя в таких.
— Юлико, — насколько возможно спокойно проговорила я, — когда умирала деда, она
не боялась смерти. Она
видела ангелов, пришедших за нею, и дивный престол Господа… Около престола стояли ликующие серафимы, и деда пошла к ним с охотой, она
не плакала… Темный
ангел пришел к ней так тихо, что никто его
не заметил…