Неточные совпадения
— Wünscht man Dochots, so hat man auch Klopots, [Кто
хочет иметь доходы, тот должен иметь хлопоты,] — сказал Васенька Весловский, подтрунивая над
Немцем. — J’adore l’allemand, [Обожаю немецкий язык,] — обратился он опять с той же улыбкой к Анне.
Француз или
немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом,
хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым.
Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные,
хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский,
хочет быть аккуратен, как
немец.
Знаю, знаю тебя, голубчик; если
хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у
немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою
немец, говоря с женой или с камрадом.
Это был тип молодого русского
немца, который
хочет быть молодцом и волокитой.
Чтоб умный, бодрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за
немцев.
— Не понимаю. Был у
немцев такой пастор… Штекер, кажется, но — это не похоже. А впрочем, я плохо осведомлен, может, и похоже. Некоторые… знатоки дела говорят: повторение опыта Зубатова, но в размерах более грандиозных. Тоже как будто неверно. Во всяком случае — замечательно! Я как раз еду на проповедь попа, — не
хотите ли?
— Ну — чего ж вы
хотите? С начала войны загнали целую армию в болото, сдали
немцам в плен. Винтовок не хватает, пушек нет, аэропланов… Солдаты все это знают лучше нас…
— Думаешь: немецкие эсдеки помешают? Конечно, они — сила. Да ведь не одни
немцы воевать-то
хотят… а и французы и мы… Демократия, — сказал он, усмехаясь. — Помнишь, мы с тобой говорили о демократии?
— Это — медовуха действует. Ешь — сколько
хочешь, она как метлой чистит.
Немцы больше четырех рюмок не поднимают ее, балдеют. Вообще медовуха — укрощает. Секрет жены, он у нее в роду лет сотню держится, а то и больше. Даже и я не знаю, в чем тут дело, кроме крепости, а крепость — не так уж велика, 65–70 градусов.
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И —
немец,
хотя я не люблю
немцев.
— Какое следствие? Никакого следствия не будет! Генерал было погрозил выслать из города, да немец-то вступился, не
хочет срамить Обломова.
— Нет, не оставлю! Ты меня не
хотел знать, ты неблагодарный! Я пристроил тебя здесь, нашел женщину-клад. Покой, удобство всякое — все доставил тебе, облагодетельствовал кругом, а ты и рыло отворотил. Благодетеля нашел:
немца! На аренду имение взял; вот погоди: он тебя облупит, еще акций надает. Уж пустит по миру, помяни мое слово! Дурак, говорю тебе, да мало дурак, еще и скот вдобавок, неблагодарный!
А в сыне ей мерещился идеал барина,
хотя выскочки, из черного тела, от отца бюргера, но все-таки сына русской дворянки, все-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого, на каких она нагляделась в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно, не у
немцев.
Один из администраторов, толстый испанец, столько же похожий на испанца, сколько на
немца, на итальянца, на шведа, на кого
хотите, встал с своего места, подняв очки на лоб, долго говорил с чиновником, не спуская с меня глаз, потом поклонился и сел опять за бумаги.
Немцы не довольствуются инстинктивным презрением к другим расам и народам, они
хотят презирать на научном основании, презирать упорядоченно, организованно и дисциплинированно.
Настоящий, глубокий
немец всегда
хочет, отвергнув мир, как что-то догматически навязанное и критически не проверенное, воссоздать его из себя, из своего духа, из своей воли и чувства.
Нельзя полагать русскую самобытность в том, что русские должны быть рабами чужой активности,
хотя бы и немецкой, в отличие от
немцев, которые сами активны!
— Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я усмехнулся: я недавно прочел один отзыв одного заграничного
немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что
хотел сказать
немец про русского школьника.
Хотя все-таки
немцев надо душить.
Кампельмейстера из
немцев держал, да зазнался больно
немец; с господами за одним столом кушать
захотел, так и велели их сиятельство прогнать его с Богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают.
—
Хотите вы зайти к нам? — сказал мне Гагин, — кажется, довольно мы насмотрелись на
немцев. Наши бы, правда, стекла разбили и поломали стулья, но эти уж больно скромны. Как ты думаешь, Ася, пойти нам домой?
Вернуться домой было некогда, я не
хотел бродить по улицам. За городской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и столами для любителей пива. Я вошел туда. Несколько уже пожилых
немцев играли в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобрительные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принесла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.
— Неужели вы думаете, — прибавил я, — что есть
немцы, которые
хотят отдать Венецию и квадрилатер? Может, еще Венецию, — вопрос этот слишком на виду, неправда этого дела очевидна, аристократическое имя действует на них; а вы поговорите о Триесте, который им нужен для торговли, и о Галиции или Познани, которые им нужны для того, чтоб их цивилизовать.
Мы не
хотели быть под
немцами.
В самые последние годы, по понятным причинам, почти не бывало
немцев,
хотя раньше бывали М. Шелер, Курциус и другие.
Ни в каких начинаниях,
хотя бы отдаленно связанных с
немцами, я не соглашался принимать участия.
Мне скажут: «У!
немец хитрит!» Я это в глазах читаю, и мне делается обидно,
хотя я и хладнокровный человек.
Кстати, Штофф был избран председателем правления,
хотя это и не входило в планы Стабровского — он предпочел бы Галактиона, но тот пока еще не «поспел». Стабровский вообще считал необходимым выдерживать прыткого
немца и не давать ему излишнего хода. Он почему-то ему не доверял.
Штофф только улыбнулся. Он никогда не оскорблялся и славился своим хладнокровием. Его еще никто не мог вывести из себя,
хотя случаев для этого было достаточно. Михей Зотыч от всей души возненавидел этого увертливого
немца и считал его главною причиной всех грядущих зол.
— И она тоже. Пусть все отделяются, кому с нами не угодно. Мы старого, какого-то мнимого права собственности признавать не станем; а кто не
хочет с нами — живи сам себе. Пусть и финны, и лифляндские
немцы, пусть все идут себе доживать свое право.
— Я вот
хочу, Женни, веру переменить, чтобы не говеть никогда, — подмигнув глазом, сказала Лиза. — Правда, что и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со мною:
хотим в
немцы идти.
Когда речь дошла до хозяина, то мать вмешалась в наш разговор и сказала, что он человек добрый, недальний, необразованный и в то же время самый тщеславный, что он, увидев в Москве и Петербурге, как живут роскошно и пышно знатные богачи,
захотел и сам так же жить, а как устроить ничего не умел, то и нанял себе разных мастеров,
немцев и французов, но, увидя, что дело не ладится, приискал какого-то промотавшегося господина, чуть ли не князя, для того чтобы он завел в его Никольском все на барскую ногу; что Дурасов очень богат и не щадит денег на свои затеи; что несколько раз в год он дает такие праздники, на которые съезжается к нему вся губерния.
Говоря это, старик маскировался: не того он боялся, а просто ему жаль было платить
немцу много денег, и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него, как от Александры Григорьевны, ничего не
хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот человек!
Казалось, оба они, и
немец и его противник,
хотели пересилить друг друга магнетическою силою своих взглядов и выжидали, кто раньше сконфузится и опустит глаза.
— У нас нынче в школах только завоеваниямучат. Молодые люди о полезных занятиях и думать не
хотят; всё — «Wacht am Rhein» да «Kriegers Morgenlied» [«Стражу на Рейне», «Утреннюю песню воина» (нем.)] распевают! Что из этого будет — один бог знает! — рассказывает третий
немец.
Мальчик в штанах (
хочет что-нибудь выдумать, но долгое время не может; наконец выдумывает).Я полагаю, что вам без
немцев не обойтись!
Но он
хотел до конца исчерпать всю горечь своей неудачи. Как-то, после урока немецкого языка, он догнал уходившего из класса учителя Мея, сытого, доброго обрусевшего
немца, и сунул ему в руки отлично переписанную «Лорелею».
— Господин фон Лембке поехал теперь по губернии. En un mot, этот Андрей Антонович,
хотя и русский
немец православного исповедания и даже — уступлю ему это — замечательно красивый мужчина, из сорокалетних…
Немец громко и отрывисто захохотал, точно заржал, очевидно полагая, что Степан Трофимович сказал что-то ужасно смешное. Тот с выделанным изумлением посмотрел на него, не произведя, впрочем, на того никакого эффекта. Посмотрел и князь, повернувшись к
немцу всеми своими воротничками и наставив пенсне,
хотя и без малейшего любопытства.
— Он женился на другой, и с тех пор я стала поляков ненавидеть так же, как
немцев, и теперь
хочу любить только русских.
И почему я отправился к
немцу и что там сказать
хотел — сам не знаю.
Замечательно, впрочем, что никто из каторжных в продолжение всего времени, как я был в остроге, не упрекнул их ни в происхождении, ни в вере их, ни в образе мыслей, что встречается в нашем простонародье относительно иностранцев, преимущественно
немцев,
хотя, впрочем, и очень редко.
Народ стал расходиться, а высокий
немец снял свою круглую шляпу, вытер платком потное лицо, подошел к лозищанам и ухмыльнулся, протягивая Матвею Дышлу свою лапу. Человек, очевидно, был не из злопамятных; как не стало на пристани толкотни и давки, он оставил свои манеры и, видно,
захотел поблагодарить лозищан за подарок.
Матвей кинулся за ней, крича что-то, почти в исступлении, но
немец и Келли загородили ему дорогу. Может быть, они боялись, что он искусает эту женщину, как
хотел укусить полисмена.
Потом
немец вынул монету, которую ему Дыма сунул в руку, и показывает лозищанам. Видно, что у этого человека все-таки была совесть; не
захотел напрасно денег взять, щелкнул себя пальцем по галстуку и говорит: «Шнапс», а сам рукой на кабачок показал. «Шнапс», это на всех языках понятно, что значит. Дыма посмотрел на Матвея, Матвей посмотрел на Дыму и говорит...
А хитрые эти люди, — я думаю, что предварительно —
немцы,
хотя видимость и показывает на жидов, — так вот они и сообразили, что ежели так пойдёт, то Русь сама выправится, встанет на ноги, и — это же им невыгодно, совсем невыгодно!
— Боже мой, боже мой! Почему все здесь такие связанные, брошенные, забытые — почему? Вон, какие-то люди всем
хотят добра, пишут так хорошо, правдиво, а здесь — ничего не слышно! И обо всём говорят не так: вот, о войне — разве нас побеждают потому, что русские генералы —
немцы? Ведь не потому же! А папа кричит, что если бы Скобелев…
— Это хорошо для
немцев; а я
хочу любить для себя; я
хочу быть нумером первым.
Наемные лошади были ему нужны для того, что он
хотел заехать куда-то в сторону от большой дороги к какому-то немцу-помещику.