Неточные совпадения
Заключали союзы,
объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно» и были наперед уверены, что «стыд глаза
не выест».
Но я вас отгадал, милая княжна, берегитесь! Вы хотите мне отплатить тою же монетою, кольнуть мое самолюбие, — вам
не удастся! и если вы мне
объявите войну, то я буду беспощаден.
Если в Москве губернатор Дубасов приказывает «истреблять бунтовщиков силою оружия, потому что судить тысячи людей невозможно», если в Петербурге Трепов командует «холостых залпов
не давать, патронов
не жалеть» — это значит, что правительство
объявило войну народу.
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они
объявили нам
войну. За что? Никто этого
не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога, и народ понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами, турками…
До 1846 г. колония была покойна, то есть
войны не было; но это опять
не значило, чтоб
не было грабежей. По мере того как кафры забывали о
войне, они делались все смелее; опять поднялись жалобы с границ. Губернатор созвал главных мирных вождей на совещание о средствах к прекращению зла. Вожди, обнаружив неудовольствие на эти грабежи,
объявили, однако же, что они
не в состоянии отвратить беспорядков. Тогда в марте 1846 г. открылась опять
война.
В декабре 1850 г., за день до праздника Рождества Христова, кафры первые начали
войну, заманив англичан в засаду, и после стычки, по обыкновению, ушли в горы. Тогда началась
не война, а наказание кафров, которых губернатор
объявил уже
не врагами Англии, а бунтовщиками, так как они были великобританские подданные.
— Так мы здесь и живем! — сказал он, усаживаясь, — помаленьку да полегоньку, тихо да смирно,
войн не объявляем, тяжб и ссор опасаемся. Живем да поживаем. В умствования
не пускаемся, идей
не распространяем — так-то-с! Наше дело — пользу приносить. Потому, мы — земство. Великое это, сударь, слово, хоть и неказисто на взгляд. Вот, в прошлом году, на перервинском тракте мосток через Перерву выстроили, а в будущем году, с божьею помощью, и через Воплю мост соорудим…
Штык-юнкер Заусайлов, обладавший громадным ростом, сизо-багровым носом и свирепо выкаченными глазами, давно уже
объявил открытую
войну всему живущему,
не признавая ни перемирий, ни нейтралитетов.
Провинциальный эгоизм его
объявляет войну всему, что он видит здесь и чего
не видел у себя.
Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор,
объявляешь войну, идешь на
войну, судишь, мучаешь, обираешь рабочих, роскошествуешь среди нищих и научаешь слабых и верящих тебе людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то зло, которое ты сделал другим и, главное, себе, погубив задаром один раз в целой вечности данную тебе жизнь,
не сделав в ней то одно, что ты несомненно должен был сделать.
Он объяснил ей, что общество в опасности, что покуда остается неразоренным очаг революций, до тех пор Европа
не может наслаждаться спокойствием, что в самом Навозном существует громадный наплыв неблагонадежных элементов, которые, благодаря интриге, всюду распространяют корни и нити, и что он, Феденька, поставил себе священнейшею задачей
объявить им
войну, начав с акцизного ведомства и кончая судебными и земскими учреждениями.
Феденька недоумевал. Он был убежден, что тут есть какая-то интрига, но в чем она состоит — объяснить себе
не умел. Бедный! Он, видимо, следовал старой рутине и все искал каких-то фактов, которые дали бы ему повод
объявить поход. Он
не подозревал, что система фактов есть система устарелая, что нарождается и даже народилась совершенно иная система, которая позволяет без всякого повода, без малейшего факта бить тревогу и ходить
войною вдоль и поперек, приводя в трепет оторопелых обывателей…
— Да-с! Вот
не угодно ли? — сказал Степан Осипович, когда я с невольной улыбкой положил номер на стол. — Подлинный подписал Кондратий Замятин — это вот они-с…
Не угодно ли полюбоваться… Бисмарк Шушминской волости…
Объявляет войну и мир и поддерживает политическое равновесие.
Не есть ли догматизирование скорее болезнь религии, ржавчина, на ней образующаяся, и
не нужно ли
объявить во имя религии
войну догмату?
Напрасно Станислав Понятовский
объявлял амнистию за амнистией: никто почти
не обращал на них внимания, и конфедераты продолжали свое дело. Версальский кабинет подавал им надежду на вооруженное вмешательство Франции в
войну России с Турцией. Говорили, что в Тулоне снаряжается сильная французская эскадра, которая должна идти на помощь бедным остаткам турецкого флота, сожженного Алексеем Орловым при Чесме.
Что вы, например, скажете, сударь мой, насчет такого красноречивого факта: как только чумазый полез туда, куда его прежде
не пускали — в высший свет, в науку, в литературу, в земство, в суд, то, заметьте, за высшие человеческие права вступилась прежде всего сама природа и первая
объявила войну этой орде.
Возбуждаемая советами бежавших конфедератов и подстрекаемая Францией, Порта потребовала у петербургского двора немедленного очищения Польши, а потом,
не дождавшись ответа и схватившись за случайное сожжение пограничного своего местечка Бонты русскими войсками, преследовавшими конфедератов,
объявила России
войну.
Англия, вынужденная обстоятельствами заключить с Францией невыгодный мир в Амиене, теперь
не думала выполнять его условия: англичане по-прежнему занимали мыс Доброй Надежды, Мальту и Александрию; английские журналы подсмеивались над первым консулом, а государство готовилось к
войне. После того, как Наполеон велел арестовать всех англичан во Франции и Голландии, Англия
объявила ему
войну.
Начиная готовиться к
войне, Фридрих-Вильгельм обратился за помощью к другу своему императору Александру, и когда тот, отвечая ему, «что
не только союзник пребудет верен своему союзнику, но и друг явится в числе многочисленной и отличной армии на помощь своему другу», король
объявил Наполеону
войну.
Александр Павлович избегал
войны с Пруссией, но честь России считал выше всего и
не желал унизить достоинства ее в самом начале похода; могли говорить, что русский государь дошел со своей армией до границы и должен был отступить по воле прусского короля; поэтому он сам отправился в Берлин для личных переговоров с Фридрихом-Вильгельмом и, в случае упорства, думал даже
объявить ему
войну.
Ну и пускай. Разумеется, гордости очень мало в том, чтобы бояться за свою жизнь и ощупывать живот, как кубышку, и Георгия с бантом за это
не получишь, но я и
не гонюсь за Георгием и в герои Малахова кургана
не лезу. Всю мою жизнь я никого
не трогал и, что бы там ни пели, имею полное право желать, чтобы и меня
не трогали и
не стреляли в меня, как в воробья!
Не я хотел
войны, и Вильгельм ведь
не прислал ко мне посла с вопросом, согласен ли я драться, а просто взял и
объявил: дерись!
Марцеллий был сотником в троянском легионе. Поверив в учение Христа и убедившись в том, что
война — нехристианское дело, он в виду всего легиона снял с себя военные доспехи, бросил их на землю и
объявил, что, став христианином, он более служить
не может. Его послали в тюрьму, но он и там говорил: «Нельзя христианину носить оружие». Его казнили.
Во всем этом уж нет души: она перешла в иное место. Все эти миллионы вооруженных людей, которые каждый день упражняются в виду всеобщей истребительной
войны,
не ненавидят уже тех, с которыми они должны сражаться, ни один из их начальников
не смеет
объявить войны. Что касается до упреков, даже зарождающихся, которые слышатся снизу, то уже сверху начинает отвечать им признающее их справедливость великое и искреннее сострадание.
Страшно подумать, что для них
не будет наказания.
Не должно быть в жизни того, чтобы подлец торжествовал, это недопустимо, тогда теряется всякое уважение к добру, тогда нет справедливости, тогда вся жизнь становится ненужной. Вот на кого надо идти
войной, на мерзавцев, а
не колотить друг друга без разбору только потому, что один называется немцем, а другой французом. Человек я кроткий, но
объяви такую
войну, так и я взял бы ружье и — честное слово! без малейшей жалости и колебания жарил бы прямо в лоб!