Неточные совпадения
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой
не слышал,
не знал, о чем идет речь. Она как будто боится, что люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она
не любит возбуждать их.
Может быть, она думает, что каждый человек обладает тайной, которую он
способен сообщить только девице Лидии Варавка?
«
Мог бы я бросить бомбу? Ни в каком случае. И Лютов
не способен. Я подозревал в нем что-то… своеобразное. Ничего нет… Кажется — я даже чего-то опасался в этом… выродке». И, почувствовав, что он
может громко засмеяться, Самгин признался: «Я —
выпил немножко сверх меры».
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак
не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно
было определить, к чему он именно
способен. Если дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— Отчего вы
не высказываетесь, скрываетесь? — начал он, — вы думаете,
может быть, что я
способен… пошутить или небрежно обойтись… Словом, вам,
может быть, дико: вы конфузитесь, робеете…
Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этого документа в руках у него, а
может быть, и совсем ни у кого нет; да и
не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать.
— Вы с меня много спрашиваете. Мне кажется, этот человек
способен задать себе огромные требования и,
может быть, их выполнить, — но отчету никому
не отдающий.
— Да! — вскричал я ему в ответ, — такая же точно сцена уже
была, когда я хоронил Версилова и вырывал его из сердца… Но затем последовало воскресение из мертвых, а теперь… теперь уже без рассвета! но… но вы увидите все здесь, на что я
способен! даже и
не ожидаете того, что я
могу доказать!
— «Все пороки»! Ого! Эту фразу я знаю! — воскликнул Версилов. — И если уж до того дошло, что тебе сообщена такая фраза, то уж
не поздравить ли тебя с чем? Это означает такую интимность между вами, что,
может быть, придется даже похвалить тебя за скромность и тайну, к которой
способен редкий молодой человек…
— Pauvre enfant, [Бедное дитя (франц.).]
может быть, она ничего тем
не выиграет. Но, вероятно,
не состоится… хотя он
способен…
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале)
может и
способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же время
мог как-нибудь увериться, что это
было «в последний раз» и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше
не придет этот страшный соперник.
Главное,
не скрывали от Мити подозрений, что он
мог и
способен был зашить деньги в платье.
Что же, господа присяжные, я
не могу обойти умолчанием эту внезапную черту в душе подсудимого, который бы, казалось, ни за что
не способен был проявить ее, высказалась вдруг неумолимая потребность правды, уважения к женщине, признания прав ее сердца, и когда же — в тот момент, когда из-за нее же он обагрил свои руки кровью отца своего!
Конечно, первая мысль Катерины Васильевны
была тогда, при первом его вопросе о Кирсановой, что он влюблен в Веру Павловну. Но теперь
было слишком видно, что этого вовсе нет. Сколько теперь знала его Катерина Васильевна, она даже думала, что Бьюмонт и
не способен быть влюбленным. Любить он
может, это так. Но если теперь он любит кого-нибудь, то «меня», думала Катерина Васильевна.
Твоею дружбой
не согрета,
Вдали шла долго жизнь моя.
И слов последнего привета
Из уст твоих
не слышал я.
Размолвкой нашей недовольный,
Ты,
может, глубоко скорбел;
Обиды горькой, но невольной
Тебе простить я
не успел.
Никто из нас
не мог быть злобен,
Никто, тая строптивый нрав,
Был повиниться
не способен,
Но каждый думал, что он прав.
И ехал я на примиренье,
Я жаждал искренно сказать
Тебе сердечное прощенье
И от тебя его принять…
Но
было поздно…
Года четыре, до самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как ни злонравна
была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до чего
может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался
не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С утра пьяный и разъяренный, он
способен был убить, засечь, зарыть ее живою в могилу.
Я
был способен, — гимназия
не могла захватить всех сил моего растущего ума.
Да
не был бы ты тогда в таком положении, что об одном только и
способен был думать, так,
может быть, и ножа бы на меня
не поднял.
— Дает же бог такие смерти людям, а нам таки нет! Вы,
может быть, думаете, что я
не способен умереть так, как Глебов?
Он поспешил передать ему свой взгляд на дело, прибавив, что, по его мнению,
может быть, и смерть-то старика происходит, главное, от ужаса, оставшегося в его сердце после проступка, и что к этому
не всякий
способен.
Ипполит вышел. Князю
не для чего
было просить кого-нибудь шпионить, если бы даже он
был и
способен на это. Приказание ему Аглаи сидеть дома теперь почти объяснялось:
может быть, она хотела за ним зайти. Правда,
может быть, она именно
не хотела, чтоб он туда попал, а потому и велела ему дома сидеть…
Могло быть и это. Голова его кружилась; вся комната ходила кругом. Он лег на диван и закрыл глаза.
— Сущность та же, хотя,
может быть, и разные амплуа. Увидите, если этот господин
не способен укокошить десять душ, собственно для одной «шутки», точь-в-точь как он сам нам прочел давеча в объяснении. Теперь мне эти слова его спать
не дадут.
Видите, князь, мне хоть раз в жизни хочется сделать совершенно честное дело, то
есть совершенно без задней мысли, ну, а я думаю, что я теперь, в эту минуту,
не совсем
способен к совершенно честному делу, да и вы,
может быть, тоже… то… и… ну, да мы потом объяснимся.
Может быть, при коротком свидании мне
не удалось их раскусить, или мы древностью своею историческою их испугали, хотя, мне кажется с нами-то им удобнее всего
было распахнуться в здешней степи, где чиновный люд
способен видеть их неопытность,
не подозревая даже образования залетных ревизоров.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица
была неопрятна, и вид ее
не способен был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны
были в это время картины людных мест города, они
не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Я даже думаю, что ты, пожалуй, — черт тебя знает, — ты,
может быть, и, действительно,
способен любить так, как люди
не любят.
Однако философские открытия, которые я делал, чрезвычайно льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим человеком, открывающим для блага всего человечества новые истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на остальных смертных; но, странно, приходя в столкновение с этими смертными, я робел перед каждым, и чем выше ставил себя в собственном мнении, тем менее
был способен с другими
не только выказывать сознание собственного достоинства, но
не мог даже привыкнуть
не стыдиться за каждое свое самое простое слово и движение.
— Разумеется,
не лгал. Мне кажется, и думать об этом нечего. Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж я такое в глазах его, чтоб до такой степени смеяться надо мной? Неужели человек
может быть способен на такую обиду?
Впрочем,
может быть, для того, чтоб поддержать отечественную торговлю и промышленность, —
не знаю наверно; помню только, что я шел тогда по улице пьяный, упал в грязь, рвал на себе волосы и плакал о том, что ни к чему
не способен.
Однако, ведь с другой стороны, он,
может быть, ни к чему другому и
не способен применить свой труд, кроме обделки земли!
Но первое: я
не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних
была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться
не может. Да и откуда тогда
было бы взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, то
есть зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать от них, если даже и в наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.
Конечно, я
не стану давать любезных затрещин — на это я
не способен, — но и кроме затрещин
есть целый ряд полицейских хитростей, который
может быть употреблен в дело.
Что, кроме анекдота,
могло явиться в печати под «пятой» правительства, боявшегося даже намека, и какая
могла быть печать, если газеты и журналы разрешались только тем, на кого твердо надеялось правительство, уверенное в том, что оно разрешает только тому право на издание, у кого и мысли о каком-нибудь неугодном властям намеке в голову прийти
не могло, и разве такой издатель в свою газету и журнал
мог пригласить редактора, который
был бы
способен пропустить какой бы то ни
было намек?
Я сужу об этой его радости
не столько по рассказам, как по его письму к Софье Николавне, которое я сам читал; трудно поверить, чтобы этот грубый человек, хотя умеющий любить сильно и глубоко, как мы видели,
мог быть способен к внешнему выражению самой нежной, утонченной заботливости, какою дышало всё письмо, исполненное советов, просьб и приказаний — беречь свое здоровье.
И ни в чем еще
не был виноват Алексей Степаныч: внушениям семьи он совершенно
не верил, да и самый сильный авторитет в его глазах
был, конечно, отец, который своею благосклонностью к невестке возвысил ее в глазах мужа; об ее болезненном состоянии сожалел он искренне, хотя, конечно,
не сильно, а на потерю красоты смотрел как на временную потерю и заранее веселился мыслию, как опять расцветет и похорошеет его молодая жена; он
не мог быть весел, видя, что она страдает; но
не мог сочувствовать всем ее предчувствиям и страхам, думая, что это одно пустое воображение; к тонкому вниманию он
был, как и большая часть мужчин,
не способен; утешать и развлекать Софью Николавну в дурном состоянии духа
было дело поистине мудреное: как раз
не угодишь и попадешь впросак,
не поправишь, а испортишь дело; к этому требовалось много искусства и ловкости, которых он
не имел.
У него
был только один соперник — инспектор врачебной управы Крупов, и председатель как-то действительно конфузился при нем; но авторитет Крупова далеко
не был так всеобщ, особенно после того, как одна дама губернской аристократии, очень чувствительная и
не менее образованная, сказала при многих свидетелях: «Я уважаю Семена Ивановича; но
может ли человек понять сердце женщины,
может ли понять нежные чувства души, когда он
мог смотреть на мертвые тела и,
может быть, касался до них рукою?» — Все дамы согласились, что
не может, и решили единогласно, что председатель уголовной палаты,
не имеющий таких свирепых привычек, один
способен решать вопросы нежные, где замешано сердце женщины,
не говоря уже о всех прочих вопросах.
«Идеал
не высоконький!» — сказал сам себе Бегушев и в то же время решил в своих мыслях, что у Домны Осиповны ни на копейку
не было фантазии и что она, по теории Бенеке [Бенеке Фридрих Эдуард (1798–1854) — немецкий философ.],
могла идти только до той черты, до которой
способен достигать ум, а что за этой линией
было, — для нее ничего
не существовало.
Я и прежде любил одну женщину, и она меня любила… Чувство мое к ней
было сложно, как и ее ко мне; но так как она сама
не была проста, оно и пришлось кстати. Истина мне тогда
не сказалась; я
не узнал ее и теперь, когда она предстала передо мною… Я ее узнал, наконец, да слишком поздно… Прошедшего
не воротишь… Наши жизни
могли бы слиться — и
не сольются никогда. Как доказать вам, что я
мог бы полюбить вас настоящей любовью — любовью сердца,
не воображения, — когда я сам
не знаю,
способен ли я на такую любовь!
И странно
было, что Саша также ничего
не мог придумать: точно совсем
не знал человека и того, на что он
способен — одно только ясно: к Соловью уйти
не мог. Выждали до полудня, а потом, томясь бездеятельностью, отправились на поиски, бестолково бродили вокруг стана и выкрикали...
Все это время я
был в каком-то забытьи, тут только опомнился и пришел в такой восторг, какого описать
не умею и к какому
может быть способен только двадцатилетний горячий охотник.
Да и вообще терпеть я
не мог говорить: «Простите, папаша, вперед
не буду», —
не потому, чтоб я
не способен был это сказать, а, напротив,
может быть, именно потому, что уж слишком
способен на это бывал, да еще как?
Я
не был пьян, но что прикажете делать, — до такой ведь истерики
может тоска заесть! Но ничем обошлось. Оказалось, что я и в окно-то прыгнуть
не способен, и я ушел
не подравшись.
Любовь,
не представлявшая ничего рельефного, ничего выпуклого, что обыкновенно действует на характеры впечатлительные, но
не глубокие,
не могла уже увлекать Эльчанинова; он
был слишком еще молод да и по натуре вряд ли
способен к семейной жизни.
Но этот добрый народ, к сожалению, сам
не всегда
был справедлив и иногда
был способен для очень неважных причин бросить на ближнего темную тень,
не заботясь о том, какое это
может иметь вредное влияние.
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и
не гожусь для борьбы, я
не способен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я
не могу спать… Ах, если б я
был молод!
Дульчин. Да, Юлинька, пора мне переменять жизнь. Это я
могу, я себя пробовал, стоит только отказаться от излишней роскоши. Я
могу работать: я учился всему, я на все
способен. Меня только баловать
не нужно, баловать
не нужно, Юлия… Уж это
будет твоя последняя жертва для меня, последняя.
Я говорил Гоголю после, что, слушая «Мертвые души» в первый раз, да хоть бы и
не в первый, и увлекаясь красотами его художественного создания, никакой в свете критик, если только он
способен принимать поэтические впечатления,
не в состоянии
будет замечать какие-нибудь недостатки; что если он хочет моих замечаний, то пусть даст мне чисто переписанную рукопись в руки, чтоб я на свободе прочел ее и,
может быть,
не один раз; тогда дело другое.
Погодин всегда имел добрые порывы и
был способен сделать добро даже и такому человеку, который
не мог заплатить ему тем же; но как скоро ему казалось, что одолженный им человек
может его отблагодарить, то он уже приступал к нему без всяких церемоний, брал его за ворот и говорил: «Я тебе помог в нужде, а теперь ты на меня работай».
В книгах
не было указания на возможность подобного «осложнения» при тифе; но разве книги
могут предвидеть все мелочи? Я
был в отчаянии: я так глуп и несообразителен, что
не гожусь во врачи; я только
способен действовать по-фельдшерски, по готовому шаблону. Теперь мне смешно вспомнить об этом отчаянии: студентам очень много твердят о необходимости индивидуализировать каждый случай, но умение индивидуализировать достигается только опытом.
Нет жизни кругом, нет жизни внутри. Все окрашено в жутко тусклый, мертвенный цвет. И страшно
не только то, что это так. Еще страшнее, что человек даже представить себе
не в силах — как же
может быть иначе? Чем
способен человек жить на земле? Какая мыслима жизнь? Какое возможно счастье?
Но Иван Алексеевич
не способен был кому-либо завидовать. Ему надо одно:
быть более хозяином своего времени. Это-то ему и
не удавалось.
Быть может, с годами придет особый талант,
будет и он уметь ездить на почтовых, а
не на долгих в своих занятиях, в выполнении своих работ.