Неточные совпадения
Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей
совести; но теперь он должен был выстрелить
на воздух,
или сделаться убийцей,
или, наконец, оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности.
А ведь
на счет же крестьянских оброков
или, что еще хуже,
на счет
совести нашего брата.
Потом — истинно ли ты перед своей
совестью поступаешь так, как ты поступаешь,
или делаешь это для людей, для того, чтобы похвалиться перед ними?» спрашивал себя Нехлюдов и не мог не признаться, что то, что будут говорить о нем люди, имело влияние
на его решение.
Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом
на совести. Но он еще далек был от такого признания и теперь думал только о том, как бы сейчас не узналось всё, и она
или ее защитник не рассказали всего и не осрамили бы его перед всеми.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые
или что-нибудь видели своими глазами,
или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения
совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Председатель начал было с того, что он свидетель без присяги, что он может показывать
или умолчать, но что, конечно, все показанное должно быть по
совести, и т. д., и т. д. Иван Федорович слушал и мутно глядел
на него; но вдруг лицо его стало медленно раздвигаться в улыбку, и только что председатель, с удивлением
на него смотревший, кончил говорить, он вдруг рассмеялся.
Я с удивлением смотрел
на детскую беспечность, с которой старый жандарм мне рассказывал эту историю. И он, как будто догадавшись
или подумав в первый раз о ней, добавил, успокаивая меня и примиряясь с
совестью...
Я с удивлением присутствовал при смерти двух
или трех из слуг моего отца: вот где можно было судить о простодушном беспечии, с которым проходила их жизнь, о том, что
на их
совести вовсе не было больших грехов, а если кой-что случилось, так уже покончено
на духу с «батюшкой».
— Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет
совести, видно, и
на полшеляга: сказал, да и назад… Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами
на мосту ругнули
на все бока! Эх, если бы я был царем
или паном великим, я бы первый перевешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам…
Лена засмеялась и подарила меня взглядом, каким обыкновенно поощряла мои удачные шаги
или изречения. Но у меня что-то слегка защемило в глубине
совести. Инстинктивно я почувствовал, что говорю не свое, что, в сущности, этот медвежеватый мальчик, так своеобразно избавившийся от мучительного принуждения к танцам, к которым он не способен, и так мало обращавший внимания
на наше мнение (в том числе и
на мнение Лены), мне положительно нравится и даже внушает невольное уважение…
«Если бы закон, — говорит он, —
или государь,
или какая бы то ни было другая власть
на земле принуждали тебя к неправде, к нарушению долга
совести, то будь непоколебим.
Буллу свою начинает он жалобою
на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами
или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений
или писаний печатать
или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам
или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же
совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят
или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Сегодня получил, милый друг Машенька, твой листок от 26-го числа и тотчас с упреком
совести бросился справляться] с записной книгой: вышло, что писал тебе в последний раз 11 мая — кажется, не может быть, чтоб я так долго молчал с тобой:
или ты мне не отвечала
на тогдашнее письмо,
или я забыл отметить в своей книжке.
— Нет, вы прежде объясните мне, как, верно я говорю
или нет?
Или неправильно я рассуждаю? А! Ну какое вы об этом имеете расположение? Пущай вы и приезжий человек, а я вот
на вашу
совесть пущаюсь. Ведь вы хоть и приезжий, а все же ведь вы можете же какое-нибудь рассуждение иметь.
— Дети! — произнес генерал и после некоторой паузы начал опять: — А вы вот что, господин доктор! Вы их там более
или менее знаете и всех их поопытнее, так вы должны вести себя честно, а не хромать
на оба колена. Говорите им прямо в глаза правду, пользуйтесь вашим положением…
На вашей
совести будет, если вы им не воспользуетесь.
И, стало быть, если, выпив лишнюю рюмку вина, я все-таки, несмотря
на свои убеждения, еду к проституткам, то я совершаю тройную подлость: перед несчастной глупой женщиной, которую я подвергаю за свой поганый рубль самой унизительной форме рабства, перед человечеством, потому что, нанимая
на час
или на два публичную женщину для своей скверной похоти, я этим оправдываю и поддерживаю проституцию, и, наконец, это подлость перед своей собственной
совестью и мыслью.
Кажется, им больше не о чем было разговаривать. Мадам Барсукова вынесла вексельную бумагу, где она с трудом написала свое имя, отчество и фамилию. Вексель, конечно, был фантастический, но есть связь, спайка, каторжная
совесть. В таких делах не обманывают. Иначе грозит смерть. Все равно: в остроге,
на улице
или в публичном доме.
Он был из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной
совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России
на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь
на свое прошлое, делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству
или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
Я не схожу в свою
совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю
на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу: есть, — если нет их — я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности
или нет! Я хочу знать, доказано ли оно
или не доказано, — и больше ничего.
Деньги можно назад отдать, если дело оказывается чересчур сомнительным, а невесомые, моральные взятки остаются навеки
на совести чиновника и рано
или поздно вылезут из него
или подлостью,
или казнокрадством.
Как бы то ни было, но для нас, мужей совета и опыта, пустяки составляют тот средний жизненный уровень, которому мы фаталистически подчиняемся. Я не говорю, что тут есть сознательное"примирение", но в существовании"подчинения"сомневаться не могу. И благо нам. Пустяки служат для нас оправданием в глазах сердцеведцев; они представляют собой нечто равносильное патенту
на жизнь, и в то же время настолько одурманивают
совесть, что избавляют от необходимости ненавидеть
или презирать…
Словом сказать, до того дело дошло, что даже если повиноваться вздумаешь, так и тут
на искушенье наскочишь: по сущей ли
совести повинуешься
или так, ради соблюдения одной формальности?"Проникни!","рассмотри!","обсуди!" — так и ползут со всех сторон шепоты.
— И опять-таки вы слышали звон, да не уразумели, где он! — перебил его с обычною своей резкостью Марфин. — Сказано: «запретить собрания наши», — тому мы должны повиноваться, а уж никак это не касается нашего внутреннего устройства:
на религию и
на совесть узды класть нельзя! В противном случае, такое правило заставит человека
или лгать,
или изломать всю свою духовную натуру.
В этих внутренних собеседованиях с самим собою, как ни запутано было их содержание, замечалось даже что-то похожее
на пробуждение
совести. Но представлялся вопрос: пойдет ли Иудушка дальше по этому пути,
или же пустомыслие и тут сослужит ему обычную службу и представит новую лазейку, благодаря которой он, как и всегда, успеет выйти сухим из воды?
Так это сказано в русском военном уставе и точно то же, хотя и другими словами, сказано во всех военных уставах, как оно и не может быть иначе, потому что в сущности
на этом обмане освобождения людей от повиновения богу
или своей
совести и замене этого повиновения повиновением случайному начальнику основано всё могущество войска и государства.
Часа через два
или три Любовь Александровна, наказанная угрызениями
совести внутри и горчичниками снаружи за поцелуй Бельтова, лежала
на постели в глубоком летаргическом сне
или в забытьи. Потрясение было слишком сильно, организм не выдержал.
С начала знакомства Бельтов вздумал пококетничать с Круциферской; он приобрел
на это богатые средства, его трудно было запугать аристократической обстановкой
или ложной строгостью; уверенный в себе, потому что имел дело с очень не трудными красотами, ловкий и опасно дерзкий
на язык, он имел все, чтоб оглушить
совесть провинциалки, но догадливый Бельтов тотчас оставил пошлое ухаживание, поняв, что
на такого зверя тенеты слишком слабы.
— Вот что, Марк, — заговорила серьезно Татьяна Власьевна, — все я думаю: отчего ты отказал свою жилку Гордею Евстратычу, а не кому другому?.. Разве мало стало народу хоть у нас
на Белоглинском заводе
или в других прочих местах? Все меня сумление берет… Только ты уж по
совести расскажи…
Опять Нехлюдов испытал чувство, похожее
на стыд
или угрызение
совести. Он приподнял шляпу и пошел дальше.
А таких семей, которые ябеда превратила в звериные берлоги, нынче развелось очень довольно. Улица, с неслыханною доселе наглостью, врывается в самые неприступные твердыни и, к удивлению, не встречает дружного отпора, как в бывалое время, а только производит раскол. Так что весь вопрос теперь в том,
на чьей стороне останется окончательная победа:
на стороне ли ябеды, которая вознамерилась весь мир обратить в пустыню,
или на стороне остатков
совести и стыда?
Она ничего не ответила и только сделала презрительную гримасу, и, глядя в этот раз
на ее сытые, холодные глаза, я понял, что у этой цельной, вполне законченной натуры не было ни бога, ни
совести, ни законов и что если бы мне понадобилось убить, поджечь
или украсть, то за деньги я не мог бы найти лучшего сообщника.
Яков Львович молчал и только с состраданием смотрел
на мать: он знал, что торговая
совесть этих белых, мягкотелых сыновей ее не запнется и под перевод колоколов, повторит то же самое, что говорят они теперь, и тогда дело только будет хуже в том отношении, что они явятся чистыми перед всеми людьми своего круга, которые так
или иначе нынче в чистоте их сомневаются.
Ни разу не почувствовал он потребности проверить себя,
или посоветоваться с своею
совестью,
или, наконец, хоть из чувства приличия, сослаться
на какие-нибудь факты.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его
совесть, околдованная пороком и ложью, спала
или молчала; он, как чужой
или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни
на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
Другой род трагического — трагическое нравственного столкновения — эстетика выводит из той же мысли, только взятой наоборот: в трагическом простой вины основанием трагической судьбы считают мнимую истину, что каждое бедствие, и особенно величайшее из бедствий — погибель, есть следствие преступления; в трагическом нравственного столкновения [основываются эстетики гегелевской школы
на] мысли, что за преступлением всегда следует наказание преступника
или погибелью
или мучениями его собственной
совести.
— Но какой же отец решится отдать за вас свою дочь теперь — будь вы хоть размиллионер в будущем
или там какой-нибудь будущий благодетель человечества? Человек девятнадцати лет даже и за себя самого — отвечать не может, а вы решаетесь еще брать
на совесть чужую будущность, то есть будущность такого же ребенка, как вы! Ведь это не совсем тоже благородно, как вы думаете? Я позволил себе высказать потому, что вы сами давеча обратились ко мне как к посреднику между вами и Павлом Павловичем.
Было ли это все правда,
или только отчасти, — это оставалось
на совести Танты, но Шерамур ей верил: ему нравилось, что она презирает «такого барина».
Только она одна почему-то обязана, как старуха, сидеть за этими письмами, делать
на них пометки, писать ответы, потом весь вечер до полуночи ничего не делать и ждать, когда захочется спать, а завтра весь день будут ее поздравлять и просить у ней, а послезавтра
на заводе непременно случится какой-нибудь скандал, — побьют кого,
или кто-нибудь умрет от водки, и ее почему-то будет мучить
совесть; а после праздников Назарыч уволит за прогул человек двадцать, и все эти двадцать будут без шапок жаться около ее крыльца, и ей будет совестно выйти к ним, и их прогонят, как собак.
День проходил у него в угрызениях
совести; часто он не выносил их остроты, бросал работу и ругался страшными ругательствами, бегая по комнате
или валяясь
на постели. Мотря давала ему время перекипеть, тогда они мирились.
Софья Михайловна. Спроси свою
совесть, есть ли мне за что
на тебя сердиться
или нет, да сам и отвечай
на этот вопрос!
Между тем он очнулся, но от
совести ль,
или иного чего, начал вдруг изо всех сил натягивать
на себя одеяло, желая, вероятно, укрыться под ним от внимания сочувствователей.
Человек, владея по наследству миллионами
или десятками тысяч десятин, вследствие того, что у него большой дом, лошади, автомобили, прислуга, считает себя особенным человеком. Вся окружающая его роскошь так опьяняет его, что он не можетперенестись в жизнь того рабочего, который устраивает стачку
на его заводе,
или нищего мужика, который срубает дерево в его лесу, и без укоров
совести казнит, если может, и рабочего и крестьянина.
— Что же бы потом еще сделали? Расстреляли
или повесили, уж и конец, более уже ничего не сделаете, а вот моя Глафира его гораздо злее расказнила: она совершила над ним нравственную казнь, вывернула пред ним его
совесть и заставила отречься от самого себя и со скрежетом зубовным оторвать от себя то, что было мило. Короче, она одним своим письмом обратила его
на путь истинный. Да-с, полагаю, что и всякий должен признать здесь силу.
Отрежь мне язык — буду протестовать мимикой, замуравь меня в погреб — буду кричать оттуда так, что за версту будет слышно,
или уморю себя голодом, чтоб
на их черной
совести одним пудом было больше, убей меня — буду являться тенью.
Магнус остановил
на мне долгий взгляд: что-то вроде страдания выразилось в его глазах. Но это не было страдание
совести или жалости — это была боль взрослого и умного человека, мысли которого перебиты глупым вопросом ребенка.
Такой приговор останется
на совести того, кто его произносил,
или его тени.
Не досмотришь, не учуешь значения того
или другого симптома, — и смерть Льва Толстого ляжет
на твою
совесть!..
— С десятью тысячами-то? Плохиссиме… Бог ее знает, азарт ли
на нее такой напал,
или совесть и гордость стали мучить, что себя за деньги продала,
или, может быть, любила вас, только, знаете ли, запила… Получила деньги и давай
на тройках с офицерами разъезжать. Пьянство, гульба, беспутство… Заедет с офицерами в трактир и не то, чтобы портвейнцу
или чего-нибудь полегче, а норовит коньячищу хватить, чтоб жгло, в одурь бросало.
— «Мы, бедные и опальные казаки, угрызаемые
совестью, шли
на смерть и присоединили знаменитую державу к России во имя Христа и великого государя навеки веков, доколе Всевышний благословит стоять миру. Ждем твоего указа, Великий Государь и воевод твоих, сдадим им царство Сибирское без всяких условий, готовые умереть
или в новых подвигах чести,
или на плахе, как будет угодно тебе, великий государь, и Богу».
— Ну, что скажете вы теперь, советные мужи Новгорода Великого? Прячьтесь скорей в подпольные норы домов своих,
или несите Иоанну
на золотом блюде серебряные головы чтимых старцев, защитников родины. Исполнились слова мои: опустились ваши руки. Кто же из вас будет Иудой-предателем? Спешите, пока все не задохлись еще
совестью, пока гнев Божий не разразился над вами смертными стрелами.