И ребячески-суетною радостью загорелись
настороженные глаза от похвал. Губы неудержимо закручивались в самодовольную улыбку, лицо сразу стало глупым. Я вглядывался, — мелкий, тщеславный человек, а глубоко внутри, там строго светится у него что-то большое, серьезное, широко живет собою — такое безучастное к тому, что скажут. Таинственная, завидно огромная жизнь. Ужас мира и зло, скука и пошлость — все перерабатывается и претворяется в красоту.
Исанка, застегивая на груди кнопки кофточки, слушала. Щеки ее были красны,
настороженные глаза блестели. Но вглядывалась она вовсе не в бузину, откуда шел шорох, а как будто в себя куда-то. Борька рассмеялся.
Мне плохо спалось. Завтра — большая массовка за Гастеевской рощей, мне говорить. Нервно чувствовалась в кухне Прасковья с
настороженными глазами. Тяжелые предчувствия шевелились, — сойдет ли завтра? Все усерднее слежка… Волею подавить мысли, не думать! Но смутные ожидания все бродили в душе. От каждого стука тело вздрагивало. Устал я, должно быть, и изнервничался! — такая тряпка.
Неточные совпадения
Я как сейчас помню большую голову,
настороженные уши, свирепые
глаза, подвижную морду с двумя носовыми отверстиями и белые клыки.
Лицо священника делается сразу
настороженным и неприятным. Гаврило замечает опасность… Его красивые
глаза навыкате выкатываются еще больше и как бы застывают. Но останавливаться уже поздно.
Кончилось тем, что и он словно замер — и сидел неподвижно, как очарованный, и всеми силами души своей любовался картиной, которую представляли ему и эта полутемная комната, где там и сям яркими точками рдели вставленные в зеленые старинные стаканы свежие, пышные розы — и эта заснувшая женщина с скромно подобранными руками и добрым, усталым лицом, окаймленным снежной белизной подушки, и это молодое, чутко-настороженное и тоже доброе, умное, чистое и несказанно прекрасное существо с такими черными глубокими, залитыми тенью и все-таки светившимися
глазами…
Зимою торговля слабая, и в
глазах торгашей нет того
настороженного, хищного блеска, который несколько красит, оживляет их летом. Тяжелые шубы, стесняя движения, пригибают людей к земле; говорят купцы лениво, а когда сердятся — спорят; я думаю, что они делают это нарочно, лишь бы показать друг другу — мы живы!
Седые, грязные волосы всклокоченных бород, опухшие жёлтые и красные лица, ловкие,
настороженные руки, на пальцах которых, казалось, были невидимые
глаза, — всё это напоминало странные видения божьего крестника, когда он проезжал по полям мучений человеческих.
Вдруг из кустов выскочили сразу три собаки. Среди них была и Хыча, вероятно в качестве проводника. По тому, как они бежали, по их
настороженным ушам и разгоревшимся
глазам было видно, что они уже учуяли зверя.
В это время в лесу показались собаки. Они бежали вразброд, связанные по две, по три и в одиночку.
Настороженные уши, горящие
глаза и порывистое дыхание их указывали на то, что они гнались по следам козули. Собаки пронеслись мимо нас с такой быстротой, что задержать их нам не удалось.
Помню в детстве отшатывающий, всю душу насквозь прохватывающий страх перед темнотой. Трусость ли это у детей — этот
настороженный, стихийный страх перед темнотой? Тысячи веков дрожат в глубине этого страха, — тысячи веков дневного животного: оно ничего в темноте не видит, а кругом хищники зряче следят мерцающими
глазами за каждым его движением. Разве не ужас? Дивиться можно только тому, что мы так скоро научаемся преодолевать этот ужас.
Головы, головы перед
глазами. Внимательные, чуждо-настороженные лица. Поднялась из глубины души горячая волна. Я был в себе не я, а как будто кто-то другой пришел в меня — спокойный и хладнокровный, с твердым, далеко звучащим голосом.