Неточные совпадения
Поля совсем затоплены,
Навоз возить —
дороги нет,
А время уж не раннее —
Подходит месяц май!»
Нелюбо и
на старые,
Больней того
на новые
Деревни им глядеть.
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по
дороге вытоптали другое озимое
поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
Может быть, тем бы и кончилось это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое время
на дороге, была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена
на поле в виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что сами глуповцы — и те стали в тупик. Но не будем упреждать событий и посмотрим, что делается в Глупове.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая
дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала
пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел
на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
— Направо, что ли? — с таким сухим вопросом обратился Селифан к сидевшей возле него девчонке, показывая ей кнутом
на почерневшую от дождя
дорогу между ярко-зелеными, освеженными
полями.
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая
на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь
дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите
на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
А между тем дамы уехали, хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким станом скрылась, как что-то похожее
на виденье, и опять осталась
дорога, бричка, тройка знакомых читателю лошадей, Селифан, Чичиков, гладь и пустота окрестных
полей.
Чичиков сделался совершенно не в духе и швырнул
на пол саблю, которая ездила с ним в
дороге для внушения надлежащего страха кому следует.
Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась
на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они своротили с
дороги и, вероятно, тащились по взбороненному
полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова.
Потом вновь пробился в кучу, напал опять
на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан
на шею, привязал к седлу и поволок его по всему
полю, снявши с него саблю с
дорогою рукоятью и отвязавши от пояса целый черенок [Черенок — кошелек.] с червонцами.
— Отступали из Галиции, и все время по
дороге хлеб горел: мука, крупа, склады провианта горели, деревни — все горело!
На полях хлеба вытоптали мы неисчислимо! Господи же боже наш! Какая причина разрушению жизни?
С холма, через кустарник, видно было
поле, поблескивала ртуть реки,
на горизонте вспухала синяя туча, по невидимой
дороге клубилась пыль.
По сторонам проселочной
дороги,
на полях,
на огородах шевелились мужики и бабы; вдали, в мареве, колебалось наивное кружево Монастырской рощи.
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий
на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем
дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом, и никто из них не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая губы, оглядывалась по сторонам, измеряя
поля; правая бровь ее была поднята выше левой, казалось, что и глаза смотрят различно.
«Это я слышал или читал», — подумал Самгин, и его ударила скука: этот день, зной,
поля,
дорога, лошади, кучер и все, все вокруг он многократно видел, все это сотни раз изображено литераторами, живописцами. В стороне от
дороги дымился огромный стог сена, серый пепел сыпался с него,
на секунду вспыхивали, судорожно извиваясь, золотисто-красненькие червячки, отовсюду из черно-серого холма выбивались курчавые, синие струйки дыма, а над стогом дым стоял беловатым облаком.
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым
дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли
на холмах среди
полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли над землею, и Самгин думал...
Роща редела, отступая от
дороги в
поле, спускаясь в овраг; вдали,
на холме, стало видно мельницу, растопырив крылья, она как бы преграждала путь. Самгин остановился, поджидая лошадей, прислушиваясь к шелесту веток под толчками сыроватого ветра, в шелест вливалось пение жаворонка. Когда лошади подошли, Клим увидал, что грязное колесо лежит в бричке
на его чемодане.
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и в деревню,
на поля, в рощи, хотелось уединиться в своем кабинете и погрузиться в труд, и самому ехать
на Рыбинскую пристань, и
дорогу проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и в оперу — сегодня…
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про свои работы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет
поле понемногу.
Тогда чрез пеструю
дорогуПеребежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось, к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в
поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И
на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
Прошло несколько дней после свидания с Ульяной Андреевной. Однажды к вечеру собралась гроза, за Волгой небо обложилось черными тучами,
на дворе парило, как в бане; по
полю и по
дороге кое-где вихрь крутил пыль.
Только он раз вышел, а мальчик вскочил из-за книги да
на стул: пред тем
на шифонерку мяч забросил, так чтоб мячик ему достать, да об фарфоровую лампу
на шифонерке рукавом и зацепил; лампа-то грохнулась, да
на пол, да вдребезги, ажно по всему дому зазвенело, а вещь
дорогая — фарфор саксонский.
Мы не пошли ни в деревню Бо-Тсунг, ни
на большую
дорогу, а взяли налево, прорезали рощу и очутились в обработанных
полях, идущих неровно, холмами, во все стороны.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит
на отлогости горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими в зелени маленькими домиками, с виноградниками,
полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны
дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа
на другие здешние горы.
Мы вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там
на парапете моста.
Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В
полях везде работают. Мы пошли
на сахарную плантацию. Она отделялась от большой
дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили
на пруды с зеленой, стоячей водой.
К удивлению моему, здешние крестьяне недовольны приисками: все стало
дороже: пуд сена теперь стоит двадцать пять, а иногда и пятьдесят, хлеб — девяносто коп. — и так все. Якутам лучше: они здесь природные хозяева, нанимаются в рабочие и выгодно сбывают
на прииски хлеб; притом у них есть много лугов и
полей, а у русских нет.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в
поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах.
Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли
на террасу и, усталые, сели
на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
В
поле, под ногами, не было видно
дороги, а в лесу было черно, как в печи, и Катюша, хотя и знала хорошо
дорогу, сбилась с нее в лесу и дошла до маленькой станции,
на которой поезд стоял 3 минуты, не загодя, как она надеялась, а после второго звонка.
Полинявшие
дорогие ковры
на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в
дорогих рамах, цветы
на окнах и лампадки перед образами старинного письма — все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
Ему все нравилось кругом: и вспаханные
поля, и всходившие озими, и эта мягкая, как покрытая войлоком, черноземная проселочная
дорога, и дружный бег сильных киргизок, и даже широкая заплатанная спина Степана, который смешно дергал локтями в нырках и постоянно поправлял
на голове рваную баранью шапчонку.
— С теленка, с настоящего теленка-с, — подскочил штабс-капитан, — я нарочно отыскал такого, самого-самого злющего, и родители его тоже огромные и самые злющие, вот этакие от
полу ростом… Присядьте-с, вот здесь
на кроватке у Илюши, а не то здесь
на лавку. Милости просим, гость
дорогой, гость долгожданный… С Алексеем Федоровичем изволили прибыть-с?
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже
полы были некрашеные; зато все блистало чистотой,
на окнах было много
дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
— Держи, держи его! — завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж тем поднялся с
полу, но был еще как бы вне себя. Иван Федорович и Алеша побежали вдогонку за отцом. В третьей комнате послышалось, как вдруг что-то упало об
пол, разбилось и зазвенело: это была большая стеклянная ваза (не из
дорогих)
на мраморном пьедестале, которую, пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
Узкие тропинки тянулись по
полям, пропадали в лощинках, вились по пригоркам, и
на одной из них, которой в пятистах шагах впереди от нас приходилось пересекать нашу
дорогу, различил я какой-то поезд.
Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через
дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращенная стеною в
поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но не ярко;
на красноватой траве,
на былинках,
на соломинках — всюду блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Правда, иногда (особенно в дождливое время) не слишком весело скитаться по проселочным
дорогам, брать «целиком», останавливать всякого встречного мужика вопросом: «Эй, любезный! как бы нам проехать в Мордовку?», а в Мордовке выпытывать у тупоумной бабы (работники-то все в
поле): далеко ли до постоялых двориков
на большой
дороге, и как до них добраться, и, проехав верст десять, вместо постоялых двориков, очутиться в помещичьем, сильно разоренном сельце Худобубнове, к крайнему изумлению целого стада свиней, погруженных по уши в темно-бурую грязь
на самой середине улицы и нисколько не ожидавших, что их обеспокоят.
Уже несколько часов бродил я с ружьем по
полям и, вероятно, прежде вечера не вернулся бы в постоялый двор
на большой Курской
дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который с самого утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища.
Владимир очутился в
поле и напрасно хотел снова попасть
на дорогу; лошадь ступала наудачу и поминутно то въезжала
на сугроб, то проваливалась в яму; сани поминутно опрокидывались; Владимир старался только не потерять настоящего направления.
Земля,
Покрытая пуховою порошей,
В ответ
на их привет холодный кажет
Такой же блеск, такие же алмазы
С вершин дерёв и гор, с
полей пологих,
Из выбоин
дороги прилощенной.
Запущенный барский дом стоял
на большой
дороге, окруженной плоскими безотрадными
полями; но мне и эта пыльная даль очень нравилась после городской тесноты.
Перед домом, за небольшим
полем, начинался темный строевой лес, через него шел просек в Звенигород; по другую сторону тянулась селом и пропадала во ржи пыльная, тонкая тесемка проселочной
дороги, выходившей через майковскую фабрику —
на Можайку.
Но что же это была бы за молодежь, которая могла бы в ожидании теоретических решений спокойно смотреть
на то, что делалось вокруг,
на сотни поляков, гремевших цепями по Владимирской
дороге,
на крепостное состояние,
на солдат, засекаемых
на Ходынском
поле каким-нибудь генералом Дашкевичем,
на студентов-товарищей, пропадавших без вести.
Будет же, моя
дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет
на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое
поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их.
Меж чернеющих под паром
Плугом поднятых
полейЛентой тянется
дорогаИзумруда зеленей…
Все
на ней теперь иное,
Только строй двойной берез,
Что слыхали столько воплей,
Что видали столько слез,
Тот же самый… //…Но как чудно
В пышном убранстве весны...
Традиционно в ночь
на 12 января огромный зал «Эрмитажа» преображался.
Дорогая шелковая мебель исчезала,
пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья… В буфете и кухне оставлялись только холодные кушанья, водка, пиво и дешевое вино. Это был народный праздник в буржуазном дворце обжорства.
Потом стали толковать о каких-то «золотых грамотах», которые появлялись нивесть откуда
на дорогах, в
полях,
на заборах, будто «от самого царя», и которым верили мужики, а паны не верили, мужики осмеливались, а паны боялись… Затем грянула поразительная история о «рогатом попе»…
Она показала Галактиону свою спальню, поразившую его своею роскошью: две кровати красного дерева стояли под каким-то балдахином, занавеси
на окнах были из розового шелка, потом великолепный мраморный умывальник,
дорогой персидский ковер во весь
пол, а туалет походил
на целый магазин.
Теперь же
на месте тайги, трясин и рытвин стоит целый город, проложены
дороги, зеленеют луга, ржаные
поля и огороды, и слышатся уже жалобы
на недостаток лесов.
Эти юрты сделаны из дешевого материала, который всегда под руками, при нужде их не жалко бросить; в них тепло и сухо, и во всяком случае они оставляют далеко за собой те сырые и холодные шалаши из коры, в которых живут наши каторжники, когда работают
на дорогах или в
поле.
Сначала облетят большое пространство, высматривая, где им будет удобнее расположиться подальше от проезжих
дорог или работающих в
поле людей, какой хлеб будет посытнее, и, наконец, опускаются
на какую-нибудь десятину или загон.
Нечего и говорить, что этот жалкий, заглушаемый шумом крик не похож
на звучный, вольный перепелиный бой в чистых
полях, в чистом воздухе и тишине; как бы то ни было, только
на Руси бывали, а может быть и теперь где-нибудь есть, страстные охотники до перепелов, преимущественно купцы: чем громче и чище голос, чем более ударов сряду делает перепел, тем он считается
дороже.