Неточные совпадения
Между тем
измена не дремала. Явились честолюбивые личности, которые задумали воспользоваться дезорганизацией власти для удовлетворения своим эгоистическим целям. И, что всего страннее, представительницами анархического элемента явились
на сей раз исключительно женщины.
И что ж! — все эти мечты рушились
на другое же утро. Как ни старательно утаптывали глуповцы вновь созданную плотину, как ни охраняли они ее неприкосновенность в течение целой ночи,
измена уже успела проникнуть в ряды их.
На шестой день Бородавкин хотел было продолжать бомбардировку, но уже заметил
измену.
— Это теперь называется поумнением, — виновато объяснил Катин. — Есть даже рассказ
на тему
измены прошлому, так и называется: «Поумнел». Боборыкин написал.
Лидия смотрела
на него искоса и хмурилась, Сомовы и Алина, видя
измену Лидии, перемигивались, перешептывались, и все это наполняло душу Клима едкой грустью. Но мальчик утешал себя догадкой: его не любят, потому что он умнее всех, а за этим утешением, как тень его, возникала гордость, являлось желание поучать, критиковать; он находил игры скучными и спрашивал...
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага целого края, — это общечеловеческая задача, это вершина прогресса,
на которую лезут все эти Жорж Занды, да сбиваются в сторону. За решением ее ведь уже нет ни
измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, вечный сок жизни, вечное нравственное здоровье.
Если одна сторона не отвечает
на страсть, она не будет напрасно увлекать другую, или когда наступит охлаждение, она не поползет в темноте, отравляя
изменой жизнь другому, а смело откроется и нанесет честно, как сама судьба, один явный и неизбежный удар — разлуку…
Татьяна Марковна не совсем была права, сравнив ее с Мариной. Полина Карповна была покойного темперамента: она не искала так называемого «падения» и
измены своим обязанностям
на совести не имела.
Девочка прильнула к матери и ни за что не хотела идти
на руки к седому настоящему деду; она несколько раз пристально и недоверчиво заглянула в глаза матери, точно подозревая какую-то
измену.
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти
измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же время мог как-нибудь увериться, что это было «в последний раз» и что соперник его с этого часа уже исчезнет, уедет
на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.
Но идти к ней, объявить ей мою
измену и
на эту же
измену, для исполнения же этой
измены, для предстоящих расходов
на эту
измену, у ней же, у Кати же, просить денег (просить, слышите, просить!) и тотчас от нее же убежать с другою, с ее соперницей, с ее ненавистницей и обидчицей, — помилуйте, да вы с ума сошли, прокурор!
Талантливый молодой человек, взявший
на себя описать настоящее дело, — все тот же господин Ракитин, о котором я уже упоминал, — в нескольких сжатых и характерных фразах определяет характер этой героини: „Раннее разочарование, ранний обман и падение,
измена обольстителя-жениха, ее бросившего, затем бедность, проклятие честной семьи и, наконец, покровительство одного богатого старика, которого она, впрочем, сама считает и теперь своим благодетелем.
Это письмо я получила только
на другой день вечером, мне из трактира принесли, а еще утром, еще утром в тот день, я хотела было все простить ему, все, даже его
измену!
Минутами разговор обрывается; по его лицу, как тучи по морю, пробегают какие-то мысли — ужас ли то перед судьбами, лежащими
на его плечах, перед тем народным помазанием, от которого он уже не может отказаться? Сомнение ли после того, как он видел столько
измен, столько падений, столько слабых людей? Искушение ли величия? Последнего не думаю, — его личность давно исчезла в его деле…
Сколько невинных жертв прошли его руками, сколько погибли от невнимания, от рассеяния, оттого, что он занят был волокитством — и сколько, может, мрачных образов и тяжелых воспоминаний бродили в его голове и мучили его
на том пароходе, где, преждевременно опустившийся и одряхлевший, он искал в
измене своей религии заступничества католической церкви с ее всепрощающими индульгенциями…
Сюда являлось
на поклон духовенство, здесь судили провинившихся, здесь заканчивались бракоразводные дела, требовавшие огромных взяток и подкупных свидетелей, которые для уличения в неверности того или другого супруга, что было необходимо по старому закону при разводе, рассказывали суду, состоявшему из седых архиереев, все мельчайшие подробности физической
измены, чему свидетелями будто бы они были.
Все эти маленькие невинные игры располагались так, что их главным содержанием являлось обнаружение взаимных симпатий, и
на этой почве разыгрывались иногда полушутливые, а иногда и «серьезные» объяснения, поддразнивания, сценки ревности, ссоры, «
измены», задевалось юное кавалерское или девичье самолюбие. Старшие смотрели, смеялись, поощряли.
Галактион был другого мнения и стоял за бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой
измены и держал себя так, точно ее и
на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
Феня внимательно слушала неторопливую баушкину речь и проникалась прошлым страшным горем, какое баушка принесла из далекой Расеи сюда,
на каторгу. С детства она слышала все эти рассказы, но сейчас баушка Лукерья гнула свое, стороной обвиняя Феню в
измене православию. Последнее испугало Феню, особенно когда баушка Лукерья сказала...
— Как что? — произнес мрачно священник. — Ведь это обман,
измена с их стороны: они приняли единоверие — и будь единоверцами; они, значит, уклоняются от веры своей, — и что за перемену нашей веры
на другую бывает, то и им должно быть за то.
Можно ли, например, оспоривать, что чебоксарская подоплека добротнее французской? не будет ли это противно тем инстинктам отечестволюбия, которые так дороги моему сердцу? не рассердит ли это, наконец, Плешивцева, который хоть и приятель, а вдруг возьмет да крикнет: «Караул!
измена?!» И ничего ты с ним не поделаешь, потому что он крепко стоит
на чебоксарской почве, а ты колеблешься!
Вместе с ненавистниками, они одни имеют возможность возвышать голос, не рискуя вызвать подозрения и улики в
измене, и тяготеть над прочими общественными слоями, осужденными
на безмолвие и пассивность.
В сей крайности Капотт попытался было обратиться с жалобой
на Сан-Кюлотта к родителям и даже заговорил о нравственности, но родители (или, точное, родительницы), вместо ответа, напомнили ему об
измене, а некоторые даже дозволили себе жестокий намек
на происхождение от Марата.
—
Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть
на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется
на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А люди!..
— И это свято, что любовь не главное в жизни, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека, не надеяться ни
на чью преданность, верить, что любовь должна кончаться охлаждением,
изменой или привычкой? что дружба привычка? Это все правда?
Панталеоне, по просьбе Эмиля, заставил пуделя Тарталью проделать все свои шутки — и Тарталья прыгал через палку, «говорил», то есть лаял, чихал, запирал дверь носом, притащил стоптанную туфлю своего хозяина — и, наконец, с старым кивером
на голове, представлял маршала Бернадотта, подвергающегося жестоким упрекам императора Наполеона за
измену.
Явиться к ней, вернуться к ней — после такого обмана, такой
измены — нет! нет!
на столько совести и честности осталось еще в нем.
Александров стоял за колонкой, прислонясь к стене и скрестив руки
на груди по-наполеоновски. Он сам себе рисовался пожилым, много пережившим человеком, перенесшим тяжелую трагедию великой любви и ужасной
измены. Опустив голову и нахмурив брови, он думал о себе в третьем лице: «Печать невыразимых страданий лежала
на бледном челе несчастного юнкера с разбитым сердцем»…
— Воображаю, как они теперь
на вас сердятся. Вы низко упали в их глазах. Такие
измены никогда не прощаются. И воображаю, как вы должны скучать с нами, невольными виновницами вашей ужасной погибели.
Более всего, думаю, тут властвовало то душевное настроение, которое французы давно уже назвали par depit, то есть чтобы из гнева и досады
на мужа за его
измену отплатить ему поскорее тем же.
В самом деле, видеть
на каждом шагу испытывающие и угрожающие лица, слышать вопросы, implicite [Скрыто.] заключающие в себе обещание каторги, вращаться среди полемики, в основании которой положены обвинения в
измене, пособничестве, укрывательстве и т. п., — право, это хоть кого может озадачить.
Колычевы, давно уже сидевшие в тюрьме и пытаемые Малютой, частью сознались во взводимой
на них
измене, частью были, по мнению Иоанна, достаточно уличены друзьями их и холопами, которые, не выдержав пытки,
на них показывали.
Как бы вывесть
измену из каменной Москвы!
Что возговорит Малюта, злодей Скурлатович:
«Ах ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Не вывесть тебе изменушки довеку!
Сидит супротивник супротив тебя,
Ест с тобой с одного блюда,
Пьет с тобой с одного ковша,
Платье носит с одного плеча!»
И тут царь догадается,
На царевича осержается.
Елена, задыхаясь от слез, стала рассказывать, как преследовал ее Вяземский, как наконец царь взялся ее сосватать за своего любимца и как она в отчаянии отдалась старому Морозову. Прерывая рассказ свой рыданиями, она винилась в невольной
измене, говорила, что должна бы скорей наложить
на себя руки, чем выйти за другого, и проклинала свое малодушие.
— Вот ты, государь, примерно, уже много воров казнил, а
измена все еще
на Руси не вывелась. И еще ты столько же казнишь и вдесятеро более, а
измены всё не избудешь!
— Замолчи, отец! — сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял
на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете
измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи
на бояр, а скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
Но я уповаю
на милость божию и, с помощию господа, не дам укорениться
измене на Руси!
Долго говорил он с нами; корил нас в небывалых
изменах, высчитывал нам наши вины, которых мы не ведали за собою, и наконец сказал, что я-де только по упросу богомольцев моих, епископов, беру паки мои государства, но и то
на уговоре.
Как возложили клеветники
измену на Сильвестра да
на Адашева, как прогнал их от себя царь, прошли наши красные дни!
— Государь! — вскричал Малюта, — дело неслыханное!
Измена, бунт
на твою царскую милость!
— Гриша, — сказал он, положив обе руки
на плеча Скуратова, — как бишь ты сейчас говорил? Я рублю сучья да ветки, а ствол-то стоит здоровешенек? Гриша, — продолжал царь, медленно выговаривая каждое слово и смотря
на Малюту с какой-то страшной доверчивостью, — берешься ли ты вырвать с корнем
измену?
Ездят теперь по святой Руси их дьявольские, кровоядные полки с метлами да с песьими головами; топчут правду, выметают не
измену, но честь русскую; грызут не врагов государевых, а верных слуг его, и нет
на них нигде ни суда, ни расправы!
Молился он о тишине
на святой Руси, молился о том, чтоб дал ему господь побороть
измену и непокорство, чтобы благословил его окончить дело великого поту, сравнять сильных со слабыми, чтобы не было
на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб во чистом поле!
Рейнсдорп, желая воспользоваться сим случаем, несколько ободрившим его войско, хотел
на другой день выступить противу Пугачева; но все начальники единогласно донесли ему, что
на войско никаким образом положиться было невозможно: солдаты, приведенные в уныние и недоумение, сражались неохотно; а казаки
на самом месте сражения могли соединиться с мятежниками, и следствия их
измены были бы гибелью для Оренбурга.
23 июня Пугачев переправился через Каму и пошел
на винокуренные заводы Ижевский и Воткинский. Венцель, начальник оных, был мучительски умерщвлен, заводы разграблены, и все работники забраны в злодейскую толпу. Минеев,
изменою своей заслуживший доверенность Пугачева, советовал ему идти прямо
на Казань. Распоряжения губернатора были ему известны. Он вызвался вести Пугачева и ручался за успех. Пугачев недолго колебался и пошел
на Казань.
День и ночь работаю как каторжный, рвусь, надседаюсь и горю как в огне адском; но варварству предательств и злодейству не вижу еще перемены, не устает злость и свирепство, а можно ли от домашнего врага довольно охраниться, всё к
измене, злодейству и к бунту
на скопищах.
Солдаты и пленные поляки (особливо последние) с жаром просились
на вылазку, но Заев не согласился, опасаясь от них
измены.
Ну, вот я и упал пред вами
на колена:
Скажите же — не правда ли —
измена,
Коварство очевидны… я хочу, велю,
Чтоб вы ее сейчас же обвинили.
Она невинна? разве вы тут были?
Смотрели в душу вы мою?
Как я теперь прошу, так и она молила.
Ошибка — я ошибся — что ж!
Она мне то же говорила,
Но я сказал, что это ложь.
Никогда и ни с кем Юрий не расставался с таким удовольствием: он согласился бы лучше снова провесть ночь в открытом поле, чем вторично переночевать под кровлею дома, в котором, казалось ему, и самый воздух был напитан
изменою и предательством. Раскланявшись с хозяином, он проворно вскочил
на своего коня и, не оглядываясь, поскакал вон из селения.
Начальники осажденного войска князь Долгорукий и Голохвастов, готовясь, по словам летописца,
на трапезе кровопролитной испить чашу смертную за отечество, целовали крест над гробом святого Сергия: сидеть в осаде без
измены — и сдержали свое слово.