Неточные совпадения
Спутники
мои беспрестанно съезжали на берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел на холмы, ходил по
палубе, читал было, да не читается, хотел писать — не пишется. Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась.
Утром 4-го января фрегат принял праздничный вид: вымытая, вытертая песком и камнями, в ущерб
моему ночному спокойствию,
палуба белела, как полотно; медь ярко горела на солнце; снасти уложены были красивыми бухтами, из которых в одной поместился общий баловень наш, кот Васька.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм
мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал
палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Кажется, я смело могу поручиться за всех
моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали, то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со мной на шканцах, он вдруг… плюнул на
палубу. Ужас!
Я пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней
палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил
мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему столом.
Нам прислали быков и зелени. Когда поднимали с баркаса одного быка, вдруг петля сползла у него с брюха и остановилась у шеи; бык стал было задыхаться, но его быстро подняли на
палубу и освободили. Один матрос на баркасе, вообразив, что бык упадет назад в баркас, предпочел лучше броситься в воду и плавать, пока бык будет падать; но падение не состоялось, и предосторожность его возбудила общий хохот, в том числе и
мой, как мне ни было скучно.
Уставили
мою коляску на небольшом дощанике, и мы поплыли. Погода, казалось, утихла; татарин через полчаса поднял парус, как вдруг утихавшая буря снова усилилась. Нас понесло с такой силой, что, нагнав какое-то бревно, мы так в него стукнулись, что дрянной паром проломился и вода разлилась по
палубе. Положение было неприятное; впрочем, татарин сумел направить дощаник на мель.
— Если бы лошадь… Боже
мой, дайте мне лошадь! — орал Штофф, в бессильной ярости бегая по
палубе. — Ведь у меня все там осталось.
По неосторожности
моей упал с вантов на
палубу и выломил себе три пальца, что меня навсегда сделало неспособным управлять гребнем.
Я вылез из люка на
палубу и остановился: не знаю, куда теперь, не знаю, зачем пришел сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось измученное полднем солнце. Внизу — был «Интеграл», серо-стеклянный, неживой. Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это — только
моя фантазия, что все осталось по-прежнему, и в то же время ясно…
Из Кельна Егор Егорыч вознамерился проехать с Сусанной Николаевной по Рейну до Майнца, ожидая на этом пути видеть, как Сусанна Николаевна станет любоваться видами поэтической реки Германии; но недуги Егора Егорыча лишили его этого удовольствия, потому что, как только
мои путники вошли на пароход, то на них подул такой холодный ветер, что Антип Ильич поспешил немедленно же увести своего господина в каюту; Сусанна же Николаевна осталась на
палубе, где к ней обратился с разговором болтливейший из болтливейших эльзасцев и начал ей по-французски объяснять, что виднеющиеся местами замки на горах называются разбойничьими гнездами, потому что в них прежде жили бароны и грабили проезжавшие по Рейну суда, и что в их даже пароход скоро выстрелят, — и действительно на одном повороте Рейна раздался выстрел.
Нечего делать, побросали оружие в воду, да только не всё, думают, как взойдешь, молодец, на
палубу грабить судно, так мы тут тебе и карачун! Да
мой богатырь не промах.
Я спал около машинного трюма, на столе, на котором
мыл посуду, и когда проснулся от выстрела и сотрясения, на
палубе было тихо, в машине горячо шипел пар, часто стучали молотки. Но через минуту все палубные пассажиры разноголосно завыли, заорали, и сразу стало жутко.
Пока я объяснялся с командой шхуны,
моя шлюпка была подведена к корме, взята на тали и поставлена рядом с шлюпкой «Нырка».
Мой багаж уже лежал на
палубе, у
моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шхуна пошла своим путем.
Даже не поднимаясь на
палубу, я мог отлично представить сцену встречи женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность, — в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и тяжелая походка мужчин проследовали мимо
моей двери, причем на слова, сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
Осмотрев маленькие паруса, важную безжизненность
палубы, люков, впитав всю обреченность этого карлика-корабля, который, при полной соразмерности частей, способности принять фунтов пять груза и даже держаться на воде и плыть, все-таки не мог ничем ответить прямому своему назначению, кроме как в воображении человеческом, — я решил, что каравелла будет
моя.
Все вышли на
палубу. Я попрощался с командой, отдельно поговорил с агентом, который сделал вид, что
моя рука случайно очутилась в его быстро понимающих пальцах, и спустился к лодке, где Биче и Ботвель ждали меня. Мы направились в город. Ботвель рассказал, что, как он узнал сейчас, «Бегущую по волнам» предположено оставить в Гель-Гью до распоряжения Брауна, которого известили по телеграфу обо всех происшествиях.
Здесь были упомянуты: разбитая чашка с голубой надписью «Дорогому мужу от верной жены»; утопленное дубовое ведро, которое я же сам по требованию шкипера украл на
палубе «Западного зерна»; украденный кем-то у меня желтый резиновый плащ, раздавленный
моей ногой мундштук шкипера и разбитое — все мной — стекло каюты.
Я вздрогнул, обида стянула
мое лицо, и, заметив, что я упал духом, Эстамп вскочил, сел рядом со мной и схватил меня за руку, но в этот момент
палуба поддала вверх, и он растянулся на полу.
Засыпаю под плащом на
палубе и вижу фигуры баронессы и Лины на берегу, как они меня провожали и махали мне своими платками. Лина плакала. Она, наверно, и теперь иногда плачет, а я все-таки представляю себе, будто я нахожусь в положении сказочного царя Салтана. а
моя теща Венигрета Васильевна — «сватья баба Бабариха», и что она непременно сделает мне страшное зло: Никитку
моего изведет, как Бабариха извела Гвидона, а меня чем-нибудь на всю жизнь одурачит.
Пока одни занимались
палубой, другие оканчивали борта, предварительно промыв их
мылом; вытирали и
мыли стекла люков, сами люки и т.д.
— Непременно… На будущий год продам все свое заведение и закажу хорошее суденышко… Надоело сидеть на козлах, когда привык стоять на
палубе. И китов набью, и разбогатею, ну, тогда вернусь домой в Калифорнию… А пока прошу вас, джентльмены, рекомендовать
мои экипажи вашим товарищам. Они не ездили еще сюда, а непременно следует… Не правда ли, отличная прогулка?.. Пожалуйста, посоветуйте, и вот
моя карточка!
— Благодарю, сэр… Сигары у вас, кажется, хорошие! — проговорил он, понюхав сигару, и тотчас же закурил ее, швырнув свой окурок. — Добрая сигара! Гаванская и высшего сорта! — прибавил он, потянув носом дым. — Отчего «Нита» не выдержала? Да опять-таки по
моей самонадеянности и жадности… Да… «Нита» была перегружена, а я жалел бросить за борт часть драгоценного груза… Все ждал до последней минуты… И когда мы побросали бочки с
палубы, было поздно… Волны залили «Ниту», и она с
моими долларами пошла ко дну…
В полдень 23 июня 1908 года наш небольшой отряд перебрался на пароход. Легко и отрадно стало на душе. Все городские недомогания сброшены, беганье по канцелярии кончено. Завтра в путь. В сумерки
мои спутники отправились в город в последний раз навестить своих знакомых, а я с друзьями, пришедшими проводить меня, остался на пароходе. Мы сели на
палубе и стали любоваться вечерним закатом, зарево которого отражалось на обширной водной поверхности при слиянии Амура с Уссури.
Он презрительно махнул рукой и заходил по ковру, как рассерженный капитан по
палубе своего корабля. Я с почтением глядел на его тяжелую взрывчатую голову и сверкающие глаза: только впервые мне ясно представилось, сколько сатанинского честолюбия таил в себе этот странный господин. «А мы!»
Мой взгляд был замечен Магнусом и вызвал гневный окрик...
Я поднимаюсь по лесенке. Когда голова
моя показывается над
палубой, Николай Федорович шутливо берет меня за ворот пальто и, при общем смехе, как бы извлекает из каюты наверх. Потом расшаркивается перед стоящею у лесенки дамою, указывает ей на каюту и галантно говорит...