Неточные совпадения
Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение
темное небо смешалось со снежным
морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!..»
Пузатый комод и на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати —
темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота,
море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
Сколько прелести таится в этом неимоверно ярком блеске звезд и в этом
море, которое тихонько ползет целой массой то вперед, то назад, движимое течением, — даже в
темных глыбах скал и в бахроме венчающих их вершины лесов!
Вместе с нею попали еще две небольшие рыбки: огуречник — род корюшки с
темными пятнами по бокам и на спине (это было очень странно, потому что идет она вдоль берега
моря и никогда не заходит в реки) и колюшка — обитательница заводей и слепых рукавов, вероятно снесенная к устью быстрым течением реки.
Наконец начало
темнеть, и я уже терял надежду дойти сегодня до устья Билимбе, как вдруг услышал шум
моря.
Породы, из которых слагаются ближайшие горы, в последовательном порядке от
моря вверх по течению реки располагаются так: сначала базальты, потом андезиты и порфириты, затем какая-то
темная лава с пустотами, выполненными ярко-зелеными конкрециями; далее следует мелкозернистый базальт и около реки Буй — авгитовый андезит.
Нечего делать, пришлось остановиться здесь, благо в дровах не было недостатка.
Море выбросило на берег много плавника, а солнце и ветер позаботились его просушить. Одно только было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я заметил на берегу
моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и
темный клюв.
Когда
стемнело, с
моря ветром опять нанесло туман. Конденсация пара была так велика, что влага непосредственно из воздуха оседала на землю мелкой изморосью. Туман был так густ, что в нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека. В такой сырости не хочется долго сидеть у огня.
Я вышел за ворота и с бьющимся сердцем пустился в
темный пустырь, точно в
море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне казалось, что, пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую городскую границу, не то овраг.
Вправо
темною тяжелою массой выдается в
море мыс Жонкьер, похожий на крымский Аю-Даг; на вершине его ярко светится маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом стоят три остроконечных рифа — «Три брата».
Не входя в рассуждение о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву и жниву, я скажу только, что палы в
темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то стены, то реки, то ручьи огня лезут на крутые горы, спускаются в долины и разливаются
морем по гладким равнинам.
Большой мыс Лессепс-Дата, выдвинувшийся с северной стороны в
море, с высоты птичьего полета должен был казаться громадным белым лоскутком на
темном фоне воды, а в профиль его можно было принять за чудовище, которое погрузилось наполовину в воду и замерло, словно прислушиваясь к чему-то.
В виде
темной скатерти они неподвижно повисли над
морем; на запад, в глубь материка, серо-свинцовое небо простиралось насколько хватал глаз.
Сумерки быстро спускались на землю. В
море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь,
темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится в пропасть.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня было
море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа —
темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в золото и пурпур. Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
Я посмотрел в указанном направлении и увидел сзади, там, где небо соприкасалось с
морем,
темную полоску, протянувшуюся по всему горизонту. Эта
темная полоска предвещала ветер. Полагая, что это будет небольшой местный ветерок, Намука подал знак плыть дальше.
Бог помощь вам, друзья мои,
И в счастье, и в житейском горе,
В стране чужой, в пустынном
мореИ в
темных пропастях земли.
Ночь была
темная и дождливая; деревья в саду шумели, точно говор далекой толпы, волновавшейся, как
море.
Сотни свежих окровавленных тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего
темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
— Неужели это уж Севастополь? — спросил меньшой брат, когда они поднялись на гору, и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей,
море с неприятельским далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения города, и белые, лиловатые облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту
темного моря.
Не бурными волнами покрытым, как описывают поэты, представлялось ему жизненное
море; нет; он воображал себе это
море невозмутимо гладким, неподвижным и прозрачным до самого
темного дна; сам он сидит в маленькой, валкой лодке — а там, на этом
темном, илистом дне, наподобие громадных рыб, едва виднеются безобразные чудища: все житейские недуги, болезни, горести, безумие, бедность, слепота…
В одну из таких минут, когда неведомые до тех пор мысли и чувства всплывали из глубины его
темной души, как искорки из глубины
темного моря, он разыскал на палубе Дыму и спросил...
«Сеть веры» есть учение Христово, которое должно извлекать человека из
темной глубины житейского
моря и его неправд. Истинная вера состоит в том, чтобы верить божьим словам; но теперь пришло такое время, что люди истинную веру принимают за ересь, и поэтому разум должен указать, в чем состоит истинная вера, если кто этого не знает. Тьма закрыла ее от людей, и они не узнают истинного закона Христа.
Выше в гору — огромный плодовый сад: в нём, среди яблонь, вишенья, слив и груш, в пенном
море зелени всех оттенков, стоят, как суда на якорях,
тёмные кельи старцев, а под верхней стеною, на просторной солнечной поляне приник к земле маленький, в три окна, с голубыми ставнями домик знаменитого в округе утешителя страждущих, старца Иоанна.
Ходили
темные слухи, будто бы несколько лет тому назад
море, после сильной бури, выкинуло на берег гроб, в котором нашли труп мужчины…
— Добрый вечер! — услышали мы с
моря. — Добрый вечер, друзья! Не скучно ли на
темной дороге? Я тороплюсь, я бегу…
Темное, могучее размахнувшееся
море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на
море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы лежим.
Гляжу, а это тот самый матрос, которого наказать хотели… Оказывается, все-таки Фофан простил его по болезни… Поцеловал я его, вышел на палубу; ночь
темная, волны гудят, свищут,
море злое, да все-таки лучше расстрела… Нырнул на счастье, да и очутился на необитаемом острове… Потом ушел в Японию с ихними рыбаками, а через два года на «Палладу» попал, потом в Китай и в Россию вернулся.
Остается одно средство — взмоститься на ближайшую телегу или вскарабкаться на крышу: посреди
темного моря голов резко бросаются в глаза желтые и ярко-пунцовые платки, охваченные солнцем.
Между садов вьется узкая тропа, и по ней, тихо спускаясь с камня на камень, идет к
морю высокая женщина в черном платье, оно выгорело на солнце до бурых пятен, и даже издали видны его заплаты. Голова ее не покрыта — блестит серебро седых волос, мелкими кольцами они осыпают ее высокий лоб, виски и
темную кожу щек; эти волосы, должно быть, невозможно причесать гладко.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою,
темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них;
потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое
море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца,
море, прекрасное, как сон.
Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают в
море, — смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного маленькими, точно
темные крупинки пыли в большой чаше вина.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными листьями, в
темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле, в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри, в синее око
моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого
море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою в
море…
Над Монте-Соляро [Монте-Соляро — высшая горная точка острова Капри, 585 м. над уровнем
моря.] раскинулось великолепное созвездие Ориона, вершина горы пышно увенчана белым облаком, а обрыв ее, отвесный, как стена, изрезанный трещинами, — точно чье-то
темное, древнее лицо, измученное великими думами о мире и людях.
С утра шумно и обильно лился дождь, но к полудню тучи иссякли, их
темная ткань истончилась, и, разорванную на множество дымных кусков, ветер угнал ее в
море, а там она вновь плотно свилась в синевато-сизую массу, положив густую тень на
море, успокоенное дождем.
В камнях два рыбака: один — старик, в соломенной шляпе, с толстым лицом в седой щетине на щеках, губах и подбородке, глаза у него заплыли жиром, нос красный, руки бронзовые от загара. Высунув далеко в
море гибкое удилище, он сидит на камне, свесив волосатые ноги в зеленую воду, волна, подпрыгнув, касается их, с
темных пальцев падают в
море тяжелые светлые капли.
На берег пустынный, на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На
темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают в холодное синее
море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые птицы,
А бледное небо — печально, и гневное
море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Его всё занимает: цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых камней, птицы в чеканной листве олив, в малахитовом кружеве виноградника, рыбы в
темных садах на дне
моря и форестьеры на узких, запутанных улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим на англичанина, и неподражаемый француз, шумный, как погремушка.
Изрезанный уступами каменистый берег спускается к
морю, весь он кудрявый и пышный в
темной листве винограда, апельсиновых деревьев, лимонов и фиг, весь в тусклом серебре листвы олив. Сквозь поток зелени, круто падающий в
море, приветливо улыбаются золотые, красные и белые цветы, а желтые и оранжевые плоды напоминают о звездах в безлунную жаркую ночь, когда небо темно, воздух влажен.
Вечер спустился уже на землю, в лесу
потемнело, бор волновался вокруг сторожки, как расходившееся
море;
темные вершины колыхались, как гребни волн в грозную непогоду.
Темная ночь эта застала Долинского далеко от дома, но в совершенной физической безопасности. Он очень далеко забрел скалистым берегом
моря и, стоя над обрывом, как береговой ворон, остро смотрел в черную даль и добивался у рокочущего
моря ответа: неужто же я сам хотел этого? Неужто уж ни клятв, ни обещаний ненарушимых больше нет?
«Да, никто не знает настоящей правды…» — думал Лаевский, с тоскою глядя на беспокойное
темное море.
К концу дня дождь перестал и ветер начал заметно стихать. Фон Корен уже помирился с мыслью, что ему сегодня не уехать, и сел играть с Самойленком в шахматы; но когда
стемнело, денщик доложил, что на
море показались огни и что видели ракету.
Наконец лес начинал редеть, сквозь забор
темных дерев начинало проглядывать голубое небо, и вдруг открывалась круглая луговина, обведенная лесом как волшебным очерком, блистающая светлою зеленью и пестрыми высокими цветами, как островок среди угрюмого
моря, — на ней во время осени всегда являлся высокий стог сена, воздвигнутый трудолюбием какого-нибудь бедного мужика; грозно-молчаливо смотрели на нее друг из-за друга ели и березы, будто завидуя ее свежести, будто намереваясь толпой подвинуться вперед и злобно растоптать ее бархатную мураву.
Так в час торжественный заката,
Когда, растаяв в
море злата,
Уж скрылась колесница дня,
Снега Кавказа, на мгновенье
Отлив румяный сохраня,
Сияют в
темном отдаленье.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь
моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику; волны
моря гораздо выше волн этих озер, потому буря на
море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра, шум и рев его гораздо сильнее шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо
темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Никто, сеньор. Мы подошли к дворцу,
Когда уж все
стемнело. Эти псы
Подозревать не могут ничего.
Им виден с
моря блеск дворцовых окон
И музыка веселая слышна;
А убежать готовится не так,
Чья голова обречена на плаху!
На далекое пространство от берега с
моря подымались
темные остовы судов, вонзая в небо острые мачты с разноцветными фонарями на вершинах.
Он, вор, любил
море. Его кипучая нервная натура, жадная на впечатления, никогда не пресыщалась созерцанием этой
темной широты, бескрайной, свободной и мощной. И ему было обидно слышать такой ответ на вопрос о красоте того, что он любил. Сидя на корме, он резал рулем воду и смотрел вперед спокойно, полный желания ехать долго и далеко по этой бархатной глади.
Лодка теперь кралась по воде почти совершенно беззвучно. Только с весел капали голубые капли, и когда они падали в
море, на месте их падения вспыхивало ненадолго тоже голубое пятнышко. Ночь становилась все
темнее и молчаливей. Теперь небо уже не походило на взволнованное
море — тучи расплылись по нем и покрыли его ровным тяжелым пологом, низко опустившимся над водой и неподвижным. А
море стало еще спокойней, черней, сильнее пахло теплым, соленым запахом и уж не казалось таким широким, как раньше.