Неточные совпадения
—
Помилуйте, Анна Сергеевна, — воскликнул
Аркадий, — я за особенное счастье почту…
—
Помилуй, папаша, — подхватил
Аркадий, — ты как будто извиняешься; как тебе не совестно.
—
Помилуйте, — возопил
Аркадий, — какой же я великий мира сего? И к роскоши я не привык.
— Ты нас покидаешь, ты нас покидаешь,
милый брат, — начал он, — конечно, ненадолго; но все же я не могу не выразить тебе, что я… что мы… сколь я… сколь мы… Вот в том-то и беда, что мы не умеем говорить спичи!
Аркадий, скажи ты.
Она возвращалась, садилась снова, брала веер, и даже грудь ее не дышала быстрее, а
Аркадий опять принимался болтать, весь проникнутый счастием находиться в ее близости, говорить с ней, глядя в ее глаза, в ее прекрасный лоб, во все ее
милое, важное и умное лицо.
—
Аркадий? Он восторжествует,
помилуй? Брак не в его принсипах, зато чувство равенства будет в нем польщено. Да и действительно, что за касты au dix-neuvième siècle? [В девятнадцатом веке (фр.).]
Если б вы знали, если б вы знали,
Аркадий Макарович,
милый мой, брат мой, что значит мне Лиза, что значила она мне здесь, теперь, все это время!» — вскричал он вдруг, схватываясь обеими руками за голову.
Ах,
Аркадий, стыдно мне только говорить, а я шла сюда и ужасно боялась, что ты меня разлюбил, все крестилась дорогою, а ты — такой добрый,
милый!
— Анна Андреевна; два раза была; с моей женой познакомилась. Очень
милая особа, очень приятная. Такое знакомство даже слишком можно оценить,
Аркадий Макарович… — И выговорив, он даже сделал ко мне шаг: очень уж ему хотелось, чтоб я что-то понял.
— А это… а это — мой
милый и юный друг
Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (то есть, в сущности, брата с сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, —
Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него в том и главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой
милый, твою новую историю, то есть я так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю конец ее.
—
Милый, добрый
Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас отец мой говорит всегда: «
милый, добрый мальчик!» Поверьте, я буду помнить всегда ваши рассказы о бедном мальчике, оставленном в чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
— Я очень дурная. Она, может быть, самая прелестная девушка, а я дурная. Довольно, оставь. Слушай: мама просит тебя о том, «чего сама сказать не смеет», так и сказала. Голубчик
Аркадий! перестань играть,
милый, молю тебя… мама тоже…
— Батюшка,
Аркадий Павлыч, — с отчаяньем заговорил старик, —
помилуй, заступись, — какой я грубиян? Как перед Господом Богом говорю, невмоготу приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил — Господь ему судья! Разоряет вконец, батюшка… Последнего вот сыночка… и того… (На желтых и сморщенных глазах старика сверкнула слезинка.)
Помилуй, государь, заступись…