Без умиления нельзя было глядеть на батеньку и маменьку. Они, батенька, утирали слезы радости; а они, маменька, клали земные поклоны и тут же поставили большую свечу. Пан Тимофтей получил не в счет мерку лучшей пшеничной муки и
мешок гороху, а Петруся, после обеда, полакомили бузинным цветом, в меду вареным.
Неточные совпадения
Цветы и ленты на шляпе, вся веселится бурлацкая ватага, прощаясь с любовницами и женами, высокими, стройными, в монистах и лентах; хороводы, песни, кипит вся площадь, а носильщики между тем при криках, бранях и понуканьях, нацепляя крючком по девяти пудов себе на спину, с шумом сыплют
горох и пшеницу в глубокие суда, валят кули с овсом и крупой, и далече виднеют по всей площади кучи наваленных в пирамиду, как ядра,
мешков, и громадно выглядывает весь хлебный арсенал, пока не перегрузится весь в глубокие суда-суряки [Суда-суряки — суда, получившие свое название от реки Суры.] и не понесется гусем вместе с весенними льдами бесконечный флот.
Народонаселение лезет из Китая врозь, как
горох из переполненного
мешка, и распространяется во все стороны, на все окрестные и дальние острова, до Явы с одной стороны, до Калифорнии с другой.
Появление Хины среди такого мертвого вечера было целым событием, и Верочка по-детски заглядывала ей прямо в рот, откуда, как сухой
горох из прорванного
мешка, неудержимо сыпались самые удивительные новости.
— Ну что, какой он: красавец? брюнет? блондин? Главное — глаза, какие у него глаза? — сыпала вопросами Хиония Алексеевна, точно прорвался
мешок с сухим
горохом.
Войдешь в такую лавчонку, право, даже смотреть нечего: десяток
мешков с мукой, в ларях на донышке овес, просо,
горох, какая-нибудь крупа — кажется, дюжины мышей не накормишь…
Свекровь ее тут же, старушка,
Трудилась; на полном
мешкеКрасивая Маша, резвушка,
Сидела с морковкой в руке.
Телега, скрыпя, подъезжает —
Савраска глядит на своих,
И Проклушка крупно шагает
За возом снопов золотых.
«Бог помочь! А где же Гришуха?» —
Отец мимоходом сказал.
— В
горохах, — сказала старуха.
«Гришуха!» — отец закричал,
На небо взглянул. «Чай, не рано?
Испить бы…» Хозяйка встает
И Проклу из белого жбана
Напиться кваску подает.
— Ей-богу, Иван Иванович, с вами говорить нужно,
гороху наевшись. (Это еще ничего, Иван Никифорович и не такие фразы отпускает.) Где видано, чтобы кто ружье променял на два
мешка овса? Небось бекеши своей не поставите.
Мешочки эти каждый из вошедших клал всяк для себя перед образником, устанавливался, морщась, на
горохе или на гречке и, стоя на этих
мешках, ждал на коленях боярыниного слова.
Дня через два, ночью, посадив хлеб в печь, я заснул и был разбужен диким визгом: в арке, на пороге крендельной, стоял хозяин, истекая скверной руганью, — как
горох из лопнувшего
мешка, сыпались из него слова одно другого грязнее.
— «Рыбы осетрины свежей шесть пудов, да белужины столько ж, да севрюги соленой четыре пуда. Тешки белужьей да потрохов осетровых по пуду. Икры садковой полпуда, осетровой салфеточной пуд. Жиров да молок два пуда с половиной, балыков донских три. Муки крупичатой четыре
мешка,
гороху четыре четверти, ветчины окорок…»
Рамы в окнах уже были выставлены, и звук приносился густой и отчетливый, точно над железом крыши опрокинули
мешок с
горохом, и сквозь этот шум едва пробивалось мягкое и задумчивое бульканье.