Неточные совпадения
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе,
Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов
сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
Наискось от него, впереди
сидел бывший поверенный
Марины и, утешительно улыбаясь, шептал что-то своему соседу — толстому, бородатому, с жирной шеей.
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин. В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать
Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны.
Марину он видел пред собой так четко, как будто она
сидела в кресле у стола.
Слева от Самгина одиноко
сидел, читая письма, солидный человек с остатками курчавых волос на блестящем черепе, с добродушным, мягким лицом; подняв глаза от листка бумаги, он взглянул на
Марину, улыбнулся и пошевелил губами, черные глаза его неподвижно остановились на лице
Марины.
Кто-то засмеялся, люди сердито ворчали. Лидия встряхивала слабозвучный колокольчик; человек, который остановил черненького капризника, взглянул в угол, на
Марину, — она
сидела все так же неподвижно.
Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел
Марину, — она
сидела, сложив руки на груди, высоко подняв голову. Самгину казалось, что он видит ее лицо — строгое, неподвижное.
«
Марине, вероятно, понравится философия Томилина», — подумал он и вечером,
сидя в комнате за магазином, спросил: читала она отчет о лекции?
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он
сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком
Марины, в конверте оказалось письмо не от нее, а от Нехаевой. На толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
На
Марину он не смотрел, помня памятью глаз, что она
сидит неподвижно и выше всех.
За кучера
сидел на козлах бородатый, страховидный дворник
Марины и почти непрерывно беседовал с лошадьми, — голос у него был горловой, в словах звучало что-то похожее на холодный, сухой свист осеннего ветра.
Город
Марины тоже встретил его оттепелью, в воздухе разлита была какая-то сыворотка, с крыш лениво падали крупные капли; каждая из них, казалось, хочет попасть на мокрую проволоку телеграфа, и это раздражало, как раздражает запонка или пуговица, не желающая застегнуться. Он
сидел у окна, в том же пошленьком номере гостиницы, следил, как сквозь мутный воздух падают стеклянные капли, и вспоминал встречу с
Мариной. Было в этой встрече нечто слишком деловитое и обидное.
Самгин зашел к ней, чтоб передать письмо и посылку
Марины. Приняв письмо, девица поцеловала его, и все время, пока Самгин
сидел, она держала письмо на груди, прижав его ладонью против сердца.
Все другие
сидели смирно, безмолвно, — Самгину казалось уже, что и от соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на
Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она
сидит все так же величественно.
Через два дня, вечером, у него
сидела Марина, в платье цвета оксидированного серебра. Крэйтон предугадал верно: она смеялась, слушая рассказ о нападении на поезд, о злоключениях и бешенстве англичанина.
Это убедило Самгина, что купчиха действительно не понимает юридического смысла поступка, который он сделал по ее желанию. Объяснить ей этот смысл он не успел, —
Марина,
сидя в позе усталости, закинув руки за шею, тоже начала рассказывать новости...
Марина не ответила. Он взглянул на нее, — она
сидела, закинув руки за шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити волос, розовое ухо, румяную щеку; глаза
Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она живет?»
Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала,
сидя за столом, перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутно-желтого цвета и со льдом. В простом платье, белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.
Самгин отметил: дворник
Марины, казак, похож на беглого каторжника, а этот, приказчик,
сидел в тюрьме, — отметил и мысленно усмехнулся...
Отделив от книги длинный листок, она приближает его к лампе и шевелит губами молча. В углу, недалеко от нее,
сидит Марина, скрестив руки на груди, вскинув голову; яркое лицо ее очень выгодно подчеркнуто пепельно-серым фоном стены.
Но почему-то нужно было видеть, как поведет себя
Марина, и — вот он
сидит плечо в плечо с нею в ложе для публики.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго
сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал
Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Рядом с могучей
Мариной Дмитрий, неуклюже составленный из широких костей и плохо прилаженных к ним мускулов, казался маленьким, неудачным. Он явно блаженствовал,
сидя плечо в плечо с
Мариной, а она все разглядывала Клима отталкивающим взглядом, и в глубине ее зрачков вспыхивали рыжие искры.
Через день,
сидя у
Марины, он рассказывал ей о Мише. Он застал ее озабоченной чем-то, но, когда сказал, что юноша готовится к экзамену зрелости, она удивленно и протяжно воскликнула...
Вечером эти сомнения приняли характер вполне реальный, характер обидного, незаслуженного удара.
Сидя за столом, Самгин составлял план повести о деле
Марины, когда пришел Дронов, сбросил пальто на руки длинной Фелицаты, быстро прошел в столовую, забыв снять шапку, прислонился спиной к изразцам печки и спросил, угрюмо покашливая...
«Маленький негодяй хочет быть большим, но чего-то боится», — решил Самгин, толкнув коленом стул, на котором
сидел Дронов, и стал тщательно одеваться, собираясь к
Марине.
Телегин и
Марина (
сидят друг против друга и мотают чулочную шерсть).
Марина(сырая, малоподвижная старушка,
сидит у самовара, вяжет чулок) и Астров (ходит возле).
Марина. А ты без внимания, батюшка. Все мы у бога приживалы. Как ты, как Соня, как Иван Петрович, — никто без дела не
сидит, все трудимся! Все… Где Соня?
Марина. И чего засуетился?
Сидел бы.
Никифорыч принес бутылку водки, варенья, хлеба. Сели пить чай.
Марина,
сидя рядом со мною, подчеркнуто ласково угощала меня, заглядывая в лицо мое здоровым глазом, а супруг ее внушал мне...
— Мы ждали вашего приезда. Вот ваша постель, мадемуазель. В классе вы будете
сидеть с
Мариной Волховской. Она лучшая ученица и поможет вам в том, в чем вы не особенно тверды.
Через полчаса Майоров ушел.
Марина все
сидела молча и глядела на Темку. Он старался не встретиться с нею глазами.
Однажды они
сидели вечером и прорабатывали вместе тезисы к предстоящему съезду партии. Темка читал, а
Марина слушала и шила распашонки для будущего ребенка. На столе гордо разлеглась очень сегодня удачно купленная бумазейка, — ее
Марина уже нарезала на пеленки.
Вошел Майоров, — бритый, с тонкими насмешливыми губами. Говорили о предстоящем съезде.
Марина не вмешивалась в разговор, молча
сидела на стуле и била карандашом о лежавшую книгу то одним концом, то другим.