Неточные совпадения
— Акулька, — нормальным голосом, очень звонко произнес Тагильский. Тонкий
мастер внешних наблюдений, Самгин отметил, что его улыбка так тяжела, как будто мускулы лица сопротивляются ей. И она совершенно закрывает
маленькие глазки Тагильского.
Папиросницей восхищались. Клим тоже взял ее в руки, она была сделана из корневища можжевельника, на крышке ее
мастер искусно вырезал
маленького чертика, чертик сидел на кочке и тонкой камышинкой дразнил цаплю.
«Плачет. Плачет», — повторял Клим про себя. Это было неожиданно, непонятно и удивляло его до немоты. Такой восторженный крикун, неутомимый спорщик и
мастер смеяться, крепкий, красивый парень, похожий на удалого деревенского гармониста, всхлипывает, как женщина, у придорожной канавы, под уродливым деревом, на глазах бесконечно идущих черных людей с папиросками в зубах. Кто-то мохнатый, остановясь на секунду за
маленькой нуждой, присмотрелся к Маракуеву и весело крикнул...
Бегали от побоев портные, сапожники, парикмахеры, столяры, маляры, особенно служившие у
маленьких хозяйчиков — «грызиков», где они, кроме учения ремеслу этими хозяйчиками, а главное — их пьяными
мастерами и хозяйками употреблялись на всякие побегушки. Их, в опорках и полуголых, посылали во всякое время с ведрами на бассейн за водой, они вставали раньше всех в квартире, приносили дрова, еще затемно ставили самовары.
Сквозь автоматическую оболочку порой, однако, прорывается что-то из другой жизни. Он любит рассказывать о прошлом. В каждом классе есть особый
мастер, умеющий заводить Лемпи, как часовщик заводит часы. Стоит тронуть какую-то пружину, — старик откладывает скучный журнал,
маленькие глазки загораются масленистым мерцанием, и начинаются бесконечные рассказы…
Другим и, может быть, еще более тяжким впечатлением улицы был
мастер Григорий Иванович. Он совсем ослеп и ходил по миру, высокий, благообразный, немой. Его водила под руку
маленькая серая старушка; останавливаясь под окнами, она писклявым голосом тянула, всегда глядя куда-то вбок...
Мимо матери не спеша прошел
мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай.
Маленький, щуплый табельщик, закинув голову кверху, согнул шею налево и, глядя в неподвижное, надутое лицо
мастера, быстро говорил, тряся бородкой...
— Сурков не опасен, — продолжал дядя, — но Тафаева принимает очень немногих, так что он может, пожалуй, в ее
маленьком кругу прослыть и львом и умником. На женщин много действует внешность. Он же
мастер угодить, ну, его и терпят. Она, может быть, кокетничает с ним, а он и того… И умные женщины любят, когда для них делают глупости, особенно дорогие. Только они любят большею частью при этом не того, кто их делает, а другого… Многие этого не хотят понять, в том числе и Сурков, — вот ты и вразуми его.
Юнкера — великие
мастера проникнуть в разные крупные и
малые дела и делишки — знают, что на флейте играет в их оркестре известный Дышман, на корнет-а-пистоне — прославленный Зеленчук, на гобое — Смирнов, на кларнете — Михайловский, на валторне — Чародей-Дудкин, на огромных медных басах — наемные, сверхсрочно служащие музыканты гренадерских московских полков, бывшие ученики старого требовательного Крейнбринга, и так далее.
Там старые, постоянные
мастера уже успели на глаз, на ощупь и через специальное
маленькое зеркальце осмотреть все раковинки, ржавчинки и царапинки и другие повреждения, которые принесли ружьям плохая чистка и небрежное обращение.
Если уж очень становилось скучно, то жидок Лямшин (
маленький почтамтский чиновник),
мастер на фортепиано, садился играть, а в антрактах представлял свинью, грозу, роды с первым криком ребенка и пр., и пр.; для того только и приглашался.
Она объяснила, что жизнь совсем не так проста, как это казалось нам, крепостных дел
мастерам, что, напротив того, она представляет сплошную цепь больших и
малых «принципов», которые постоянно и ревниво надлежит держать перед глазами, дабы благополучно провести свою ладью к желанной пристани.
Служа в полку, он слыл за славного
малого, удивительного
мастера танцевать и вообще за человека хорошо образованного, потому что имел очень приличные манеры, говорил по-французски, владел пером и сочинял стихи, из коих двое даже были напечатаны в каком-то журнале, но главное — он имел необыкновенно много вкуса.
У стены, под окнами, за длинным столом сидят, мерно и однообразно покачиваясь, восемнадцать человек рабочих, делая
маленькие крендели в форме буквы «в» по шестнадцати штук на фунт; на одном конце стола двое режут серое, упругое тесто на длинные полосы, привычными пальцами щиплют его на равномерные куски и разбрасывают вдоль стола под руки
мастеров, — быстрота движений этих рук почти неуловима.
Выезжает из лесу молодец, лошадь вся в мыле; оказывается, что Николашка, кучер Егора Парменова и любимец его, малой-плутина, учился в часовые
мастера — ничему не выучился, прислан был по пересылке […прислан был по пересылке — по этапу, под стражей.], и прочее.
— Тапер? Такой
маленький? Неужели? — удивлялся Руднев. — Скажите пожалуйста, какой
мастер! Но ведь это безбожно заставлять его играть танцы.
Для того, чтобы уложить шпалу и фиксировать к ней рельс, опытному
мастеру нужно
меньше минуты.
Откуда ни возьмись еврей, тряхнул своими пейсиками и, посмотрев сурово на
мастеров, как бы хотел сказать: «Вы, поляки, без моих денежек
меньше, чем нуль!» Околдовал их этим взором так, что они безмолвно потупили свои в землю и униженно сняли с себя белые валяные шапки.
Потом всемилостивейший государь, блаженные и вечно достойные памяти, соблаговолил подойти ко мне, выведенному из ряду прочих школьников, поднял державною дланью волосы на голове моей и, взглянув пристально мне в очи, а скиптроносною ударив по челу моему, произнес: «О! этот
малой труженик: он
мастером никогда не будет».
Стены были завешены коврами и картинами лучших
мастеров, большею частью легкого жанра и несколько пикантного содержания.
Маленькое пианино с вычурными инкрустациями и кресло-качалка довершали убранство этой комнаты, если не считать ламп, стенных, висячей в столовой, и множества бронзы и других «objets d'arts», помещавшихся на двух резных, черного дерева, этажерках.
— Сколько их наехало теперь, этих сосланных! — заметил другой. — Право, их
меньше, кажется, было сослано, чем вернулось. Да, Жикинский, расскажи-ка эту историю за восемнадцатое число, — обратился он к офицеру стрелкового полка, слывшему за
мастера рассказывать.
Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, — сказал он с мрачною и презрительною усмешкой, — а ты глупее и безумнее
малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в
мастера, который их сделал.