На Катрю Анфиса Егоровна не обратила никакого внимания и точно не замечала ее. В зале она велела переставить мебель, в столовой накрыли стол по-новому, в Нюрочкиной комнате постлали ковер — одним словом, произведена была
маленькая революция, а гостья все ходила из комнаты в комнату своими неслышными шагами и находила новые беспорядки. Когда вернулся с фабрики Петр Елисеич, он заметно смутился.
И вот, в результате — республика без республиканцев, с сытыми буржуа во главе, в тылу и во флангах; с скульптурно обнаженными женщинами, с порнографическою литературой, с изобилием провизии и bijoux и с бесчисленным множеством cabinets particuliers, в которых денно и нощно слагаются гимны адюльтеру. Конечно, все это было заведено еще при бандите, но для чего понадобилось и держится доднесь? Держится упорно, несмотря на одну великую, две средних и одну
малую революции.
Сделать одну великую, две средних и одну
малую революцию, и за всем тем не быть обеспеченным от обязанности кричать (или, говоря официальным языком, pousser des cris d'allegresse: vive Henri Cinq! [испускать ликующие крики: да здравствует Генрих Пятый!] как хотите, а это хоть кого заставит биться лбом об стену.
Неточные совпадения
Одним словом,
революция бескровная, но величайшая
революция, сначала в
маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира.
В
революциях обыкновенно бывает
меньше всего свободы.
Неугомонные французские работники, воспитанные двумя
революциями и двумя реакциями, выбились наконец из сил, сомнения начали одолевать ими; испугавшись их, они обрадовались новому делу, отреклись от бесцельной свободы и покорились в Икарии такому строгому порядку и подчинению, которое, конечно, не
меньше монастырского чина каких-нибудь бенедиктинцев.
Я, в сущности, в
малой степени был политическим революционером, и был мало активен в наших политических
революциях.
Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две
революции в России,
малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Из
маленьких ресторанов была интересна на Кузнецком мосту в подвале дома Тверского подворья «Венеция». Там в отдельном зальце с запиравшеюся дверью собирались деды нашей
революции. И удобнее места не было: в одиннадцать часов ресторан запирался, публика расходилась — и тут-то и начинались дружеские беседы в этом небольшом с завешенными окнами зале.
Смущало и то, что Колесников, человек, видимо, с большим революционным прошлым, не только не любил говорить о
революции, но явно избегал всякого о ней напоминания. В то же время, по случайно оброненным словам, заметно было, что Колесников не только деятель, но и историк всех революционных движений — кажется, не было самого ничтожного факта, самого
маленького имени, которые не были бы доподлинно, чуть ли не из первых рук ему известны. И раз только Колесников всех поразил.
Революция в очень
малой степени стоит под знаком свободы, в несоизмеримо большей степени стоит под знаком фатума.
Но в эпоху своего торжества
революции истребляют свободу без остатка, допускают её гораздо
меньше, чем эпохи дореволюционные, и деятели
революции, ставшие у власти, бывают свирепыми, жестокими и запятнывают себя человеческой кровью.
В стихии
революции 1917 года восставшие народные массы пленялись «большевизмом», как силой, которая больше дает, в то время как «меньшевизм» представлялся слабым, он дает
меньше.
В
малых размерах в слое интеллигенции в 60-е годы в России произошел тот же процесс, который в широких, всенародных масштабах произошел в русской
революции.
Революция есть
малый апокалипсис истории, как и суд внутри истории.
В первую,
малую русскую
революцию, и во вторую, большую русскую
Революцию, раскрылись мотивы Достоевского, которые еще оставались прикрытыми и невыявленными в 70-е годы.