Неточные совпадения
Как не понять такую простую мысль, как, например, что «душа бессмертна, а что
умирает одна
личность», — мысль, так успешно развитая берлинским Михелетом в его книге. Или еще более простую истину, что безусловный дух есть
личность, сознающая себя через мир, а между тем имеющая и свое собственное самопознание.
Мы знаем, как природа распоряжается с
личностями: после, прежде, без жертв, на грудах трупов — ей все равно, она продолжает свое или так продолжает, что попало — десятки тысяч лет наносит какой-нибудь коралловый риф, всякую весну покидая смерти забежавшие ряды. Полипы
умирают, не подозревая, что они служили прогрессу рифа.
Основывались эти слухи главным образом на той бесспорной посылке, что человек не может существовать без пищи, а так как почти все эти темные
личности, так или иначе, отбились от обычных способов ее добывания и были оттерты счастливцами из зáмка от благ местной филантропии, то отсюда следовало неизбежное заключение, что им было необходимо воровать или
умереть.
И между тем, вступая в жизнь и оглядываясь вокруг себя, он видит, что искания человека сохранить свою
личность, остаться самим собою, никогда не удаются, и кто из ищущих не успеет рано
умереть в чахотке или другой изнурительной болезни, тот в результате доходит только — или до ожесточения, нелюдимства, сумасшествия, или до простого, тихого отупения, заглушения в себе человеческой природы, до искреннего признания себя чем-то.
От этого-то, повидимому, и зависит выражение мира и успокоения на лице у большинства покойников. Покойна и легка обыкновенно смерть каждого доброго человека; но
умереть с готовностью, охотно, радостно
умереть — вот преимущество отрекшегося от себя, того, кто отказывается от воли к жизни, отрицает ее. Ибо лишь такой человек хочет
умереть действительно, а не повидимому, и, следовательно, не нуждается и не требует дальнейшего существования своей
личности.
Только тогда и радостно
умирать, когда устанешь от своей отделенности от мира, когда почувствуешь весь ужас отделенности и радость если не соединения со всем, то хотя бы выхода из тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки. Дай другого, более свойственного моей душе, отношения к миру. — И я знаю, что смерть даст мне его. А меня в виде утешения уверяют, что и там я буду
личностью.
Смерть трагична именно для
личности, для всего безличного этой трагедии не существует Все смертное, естественно, должно
умереть.
Индивидуум
умирает, так как он рождается в родовом процессе, но
личность не
умирает, так как не рождается в родовом процессе.
В рождении род торжествует над
личностью, род живет бесконечно,
личность же
умирает.
В Ткачеве уже и тогда назревал русский якобинец на подкладке социализма, но еще не марксизма. И его темперамент взял настолько вверх, что он вскоре должен был бежать за границу, где и сделался вожаком целой группы русских революционеров, издавал журнал, предавался самой махровой пропаганде… и кончил убежищем для умалишенных в Париже, где и
умер в половине 80-х годов. Про него говорили, что он стал неумеренно предаваться винным возлияниям. Это, быть может, и ускорило разложение его духовной
личности.
Полвека и даже больше проходит в моей памяти, когда я сближаю те
личности и фигуры, которые все уже кончили жизнь: иные — на каторге, другие — на чужбине. Судьба их была разная: одни
умирали в Сибири колодниками (как, например, М.Л.Михайлов); а другие не были даже беглецами, изгнанниками (как Г.Н.Вырубов), но все-таки доживали вне отечества, превратившись в «граждан» чужой страны, хотя и по собственному выбору и желанию, без всякой кары со стороны русского правительства.
Если человек существует, не зная, что другие
личности живут, не зная, что наслаждения не удовлетворяют его, что он
умрет, — он не знает даже и того, что он живет, и в нем нет противоречия.
Христос
умер очень давно, и плотское существование Его было короткое, и мы не имеем ясного представления о Его плотской
личности, но сила Его разумно-любовной жизни, Его отношение к миру — ничье иное, действует до сих пор на миллионы людей, принимающих в себя это Его отношение к миру и живущих им.
Это была правда. Ирена принадлежала к тем редким
личностям, которые отдают свое сердце только раз и навсегда, для нее любовь была альфой и омегой всей жизни — она могла жить любовью и
умереть от нее.
Ввиду того что Густаву Бирону надлежит играть в нашем повествовании некоторую роль, мы несколько дольше остановимся на его
личности, тем более что он является исключением среди своих братьев — Эрнста-Иоганна, десять лет терзавшего Россию, и генерал-аншефа Карла, страшно неистововавшего в Малороссии. Густав Бирон между тем был ни в чем не похожим на своих братьев, жил и
умер честнейшим человеком и оставил по себе память, свободную от нареканий, вполне заслуженных его братьями.