Неточные совпадения
Роста они среднего и сложения крепкого, коренастого, черты
лица крупны, грубоваты, но в них, по выражению
моряка В. Римского-Корсакова, нет ни монгольской приплющины, ни китайского узкоглазия.
— Штурм! — сказал офицер с бледным
лицом, отдавая трубку
моряку.
— Я не знаю, какое вам дело до капитана Геза, но я — а вы видите, что я не начальство, что я такой же матрос, как этот горлан, — он презрительно уставил взгляд в
лицо опешившему оратору, — я утверждаю, что капитан Гез, во-первых, настоящий
моряк, а во-вторых, отличнейший и добрейшей души человек.
Мы прошли опять в «Тонус» и заказали вино; девочке заказали сладкие пирожки, и она стала их анатомировать пальцем, мурлыча и болтая ногами, а мы с Паркером унеслись за пять лет назад. Некоторое время Паркер говорил мне «ты», затем постепенно проникся зрелищем перемены в
лице изящного загорелого
моряка, носящего штурманскую форму с привычной небрежностью опытного морского волка, — и перешел на «вы».
— Вы и всякий имеет полнейшее право презирать меня после того, что я наделал, и если бы я был на вашем месте, а в моей сегодняшней роли подвизался другой, то я, может быть, даже не стал бы с ним говорить. Что тут уж и рассказывать! Человек поступил совсем как мерзавец, но поверьте… (у него задрожало все
лицо и грудь) поверьте, я совсем не мерзавец, и я не был пьян. Да, я
моряк, но я вина не люблю и никогда не пью вина.
Моряк как нарочно отчасти уцелел для благосостояния хозяйства Столыгина; он летал на воздух при взрыве какого-то судна под Чесмой, он был весь изранен, поломан и помят; но, несмотря на пристегнутый рукав вместо левой руки, на отсутствие уха и на подвязанную челюсть, эта хирургическая редкость сохранила неутомимую деятельность, беспрерывно разлитую желчь и сморщившееся от худобы и злобы
лицо.
— Полноте пустяки говорить, мой почтеннейший, — возразил хозяин. — Роль маленькая: на каких-нибудь трех страницах.
Моряка сыграет Юлий Карлыч. — Эта роль очень добрая:
лицо надобно иметь веселое, с приятной этакой улыбкой. Она очень будет вам по характеру. Кочкарева сыграет наш великий трагик, а Мишель — Анучкина.
Таким образом процессия тянулась почти на целую версту и все увеличивалась постоянно присоединяющимися партиями разных
лиц, мужчин и женщин, военных,
моряков, гимназистов, чиновников, кадетов и даже уличных разносчиков.
Объяснения депутатов с попечителем и столичными властями длились довольно долгое время. Толпа студентов на университетском дворе терпеливо ждала возвращения уполномоченных. К ней присоединилось много посторонних
лиц: партикулярных и военных,
моряков, медиков, юнкеров и воспитанников разных учебных заведений.
При появлении русских
моряков все встали. Хозяйка, молодая негритянка, сестра Паоло, знаками просила садиться. Она и другие две женщины — ее гостьи — были одеты довольно опрятно: в полосатых ярких юбках и в белых кофтах; на головах у них были белые повязки, напоминавшие белые чалмы, которые очень шли к их черным
лицам. Игроки — муж и гость — были гораздо грязнее, и костюм их состоял из лохмотьев.
Сегодня все торопились, чтоб очистить поскорее стол в ожидании гостей, которые приедут провожать уходивших
моряков, приодевшихся, прифранченных и взволнованных близкой разлукой с дорогими
лицами.
Между тем многие матросы спускаются вниз и с какой-то суровой торжественностью переодеваются в чистые рубахи, следуя традиционному обычаю
моряков надевать перед гибелью чистое белье. В палубе у образа многие лежат распростертые в молитве и затем подымаются и пробираются наверх с каким-то покорным отчаянием на
лицах. Среди молодых матросов слышны скорбные вздохи; многие плачут.
Володя Ашанин, обязанный во время авралов находиться при капитане, стоит тут же на мостике, страшно бледный, напрасно стараясь скрыть охвативший его страх. Ему стыдно, что он трусит, и ему кажется, что только он один обнаруживает такое позорное малодушие, и он старается принять равнодушный вид ничего не боящегося
моряка, старается улыбнуться, но вместо улыбки на его
лице появляется страдальческая гримаса.
На носу «поддавало» сильней, и он вздрагивал с легким скрипом, поднимаясь из волны. Свежий ветер резал
лицо своим ледяным дыханием и продувал насквозь. Молодой
моряк ежился от холода, но стоически стоял на своем добровольно мученическом посту, напрягая свое зрение…
Взглядывая на это раскрасневшееся, еще возбужденное
лицо Ашанина, на эти еще блестевшие отвагой глаза, адмирал словно бы понял все те мотивы, которые заставили Ашанина не видать опасности, и не только не гневался, а, напротив, в своей душе лихого
моряка одобрил Ашанина.
Несмотря на старания
моряков казаться веселыми и вести оживленные разговоры, чувствовалось грустное настроение. Разговоры как-то не клеились, внезапно прерывались, и среди затишья слышался подавленный вздох. Вместо улыбок на
лицах навертывались слезы.
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на
лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который
моряки называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
Это спокойствие как-то импонировало и невольно передавалось всем бывшим на палубе. Глядя на это умное и проникновенное
лицо капитана, который весь был на страже безопасности «Коршуна» и его экипажа, даже самые робкие сердца
моряков бились менее тревожно, и в них вселялась уверенность, что капитан справится со штормом.
Все матросы и офицеры были наверху и с бледными испуганными
лицами смотрели то на бушующий океан, то на мостик. Многие крестились и шептали молитвы. Смерть, казалось, смотрела на
моряков из этих водяных громад, которые, казалось, вот-вот сейчас задавят маленький корвет.
У Володи и у большинства молодых людей восторженно сияли
лица и горячей бились сердца… Эта речь капитана, призывающая к гуманности в те времена, когда еще во флоте телесные наказания были во всеобщем употреблении, отвечала лучшим и благороднейшим стремлениям молодых
моряков, и они глядели на этого доброго и благородного человека восторженными глазами, душевно приподнятые и умиленные.
Моряки любят слушать песни. Особенно любил их слушать Бастрюков. Он словно бы замирал в какой-то блаженной истоме.
Лицо его бывало полно какой-то тихой задумчивости, и славные, добрые глаза глядели так кротко-кротко и в то же время грустно…
Чаще других посещал молодой
моряк дом Сизокрылова, очень значительного
лица в губернском городе, и потому чаще, что у этого
лица был сын, приятель Волгина.
Отставной
моряк говорил очень смело (это видно было по выражению
лиц, его слушавших) и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили.
Из светских было приглашено несколько
лиц из
моряков, кажется, больше по выбору Брянчанинова.