Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят
к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в
школу.
К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
Угрюм-Бурчеев принадлежал
к числу самых фанатических нивеляторов этой
школы.
— Экой молодец стал! И то не Сережа, а целый Сергей Алексеич! — улыбаясь сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но, узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел
к отцу и подал ему записку о баллах, полученных в
школе.
— C’est devenu tellement commun les écoles, [
Школы стали слишком обычным делом,] — сказал Вронский. — Вы понимаете, не от этого, но так, я увлекся. Так сюда надо в больницу, — обратился он
к Дарье Александровне, указывая на боковой выход из аллеи.
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться
школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться
к этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту девочку, сама не знаю зачем.
Но когда вышедший вслед за ним Степан Аркадьич, увидав его на лестнице, подозвал
к себе и спросил, как он в
школе проводит время между классами, Сережа, вне присутствия отца, разговорился с ним.
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще в
школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить
к одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют
школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются
к лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
— Ты их, Гашка, прутом, прутом, — советовала она, мотая тяжелой головой. В сизых, незрячих глазах ее солнце отражалось, точно в осколках пивной бутылки. Из двери
школы вышел урядник, отирая ладонью седоватые усы и аккуратно подстриженную бороду, зорким взглядом рыжих глаз осмотрел дачников, увидав Туробоева, быстро поднял руку
к новенькой фуражке и строго приказал кому-то за спиною его...
— Бир, — сказал Петров, показывая ей два пальца. — Цвей бир! [Пару пива! (нем.)] Ничего не понимает, корова. Черт их знает, кому они нужны, эти мелкие народы? Их надобно выселить в Сибирь, вот что! Вообще — Сибирь заселить инородцами. А то, знаете, живут они на границе, все эти латыши, эстонцы, чухонцы, и тяготеют
к немцам. И все — революционеры. Знаете, в пятом году, в Риге, унтер-офицерская
школа отлично расчесала латышей, били их, как бешеных собак. Молодцы унтер-офицеры, отличные стрелки…
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней
школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении
к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные
к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Климу хотелось пойти за Лидией, поспорить с ней, но Варавка, устав хохотать, обратился
к нему и, сытым голосом, заговорил о
школе...
Из открытого окна флигеля доносился спокойный голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с учениками
школы, человек восемь ходили
к ней на дом. Чтоб не думать, Самгин заставил себя вслушиваться в слова Спивак.
В девять часов утра она уходила в
школу, являлась домой
к трем; от пяти до семи гуляла с ребенком и книгой в саду, в семь снова уходила заниматься с любителями хорового пения; возвращалась поздно.
— Как слава Богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как, бывало, в
школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи нет!
Все, бывало, дергают за уши Васюкова: «Пошел прочь, дурак, дубина!» — только и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни
к чему не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого русского учителя не выучивший никогда ни одного урока, — каждый день после обеда брал свою скрипку и, положив на нее подбородок, водил смычком, забывая
школу, учителей, щелчки.
В одном месте опекун, а в другом бабушка смотрели только, — первый, чтобы
к нему в положенные часы ходили учителя или чтоб он не пропускал уроков в
школе; а вторая, чтоб он был здоров, имел аппетит и сон, да чтоб одет он был чисто, держал себя опрятно, и чтоб, как следует благовоспитанному мальчику, «не связывался со всякой дрянью».
Вглядевшись пытливо в каждого профессора, в каждого товарища, как в
школе, Райский, от скуки, для развлечения, стал прислушиваться
к тому, что говорят на лекции.
К этим людям он, ближе узнав их, причислил и тех развращенных, испорченных людей, которых новая
школа называет преступным типом и существование которых в обществе признается главным доказательством необходимости уголовного закона и наказания.
— Ну, батенька, можно сказать, что вы прошли хорошую
школу… — говорил задумчиво Веревкин. — Что бы вам явиться
к нам полгодом раньше?.. А вы какие роли играли в театре?
Как, например, горячо отнеслась Зося
к приваловской мельнице, потом сама предполагала открыть несколько профессиональных
школ и т. д.
Эти «известные» слова и разговоры,
к несчастию, неискоренимы в
школах.
То же самое было с ним и в
школе, и, однако же, казалось бы, он именно был из таких детей, которые возбуждают
к себе недоверие товарищей, иногда насмешки, а пожалуй, и ненависть.
Я никогда не мог принадлежать ни
к какой
школе.
Хотя я очень многим обязан немецкой идеалистической философии, но я никогда не был ей школьно привержен и никогда в таком смысле не принадлежал ни
к какой
школе.
Просто, реально и тепло автор рассказывал, как Фомка из Сандомира пробивал себе трудную дорогу в жизни, как он нанялся в услужение
к учителю в монастырской
школе, как потом получил позволение учиться с другими учениками, продолжая чистить сапоги и убирать комнату учителя, как сначала над ним смеялись гордые паничи и как он шаг за шагом обгонял их и первым кончил
школу.
Романтизм, которым питалось настроение восставшей тогда панской молодежи, — плохая военная
школа. Они вдохновлялись умершим прошлым, тенями жизни, а не самой жизнью… Грубое, прозаическое наступление толпы мужиков и казаков ничем не напоминало красивых батальных картин… И бедняга Стройновский поплатился за свое доверие
к историческому романтизму…
После святок мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в
школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки, дед взял Сашу
к себе. В
школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не кричи, я тебя не боюсь…»
Мать сделала, что обещала; в
школе я снова устроился хорошо, но меня опять перебросило
к деду.
Прошло много пустого времени, и меня снова переселили
к матери в подвальный этаж каменного дома, мать тотчас же сунула меня в
школу; с первого же дня
школа вызвала во мне отвращение.
На этой почве совершается гносеологический кризис, который начался с призыва
к Канту, а в дальнейшем своем развитии должен преодолеть и кантианство, эту для многих элементарную
школу, в которой научное знание защищают от скептицизма и лишают его абсолютной притязательности.
Школа Когена и Наторпа разрешает бытие в трансцендентальную методу и все сводит
к рациональным идеям.
Так, самое типическое и талантливое течение неокантианства,
школа Виндельбандта и Риккерта, разрешает бытие в долженствование, все сводит
к нормам и ценностям и не имеет противоядия от иллюзионизма, скептицизма и солипсизма.
Когда я, еще в начале моего житья в деревне, — вот когда я уходил тосковать один в горы, — когда я, бродя один, стал встречать иногда, особенно в полдень, когда выпускали из
школы, всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми, то вся душа моя начинала вдруг стремиться
к ним.
По разговору и по взгляду Таисья сразу догадалась, что Груздев пришел
к ней неспроста. Пока «телеграмма» летала в
школу, она успела кое-что выспросить и только качала головой.
Старик Палач, отец нынешнего Палача, заметил его и взял
к себе на рудник Крутяш в дозорные, как верного человека, а маленького Елескина сына записал в заводскую ключевскую
школу.
Мы надеялись, что наших поляков настигнут свадебные милости, но,
к сожалению, на этот раз им ничего нет. Товарищи их из юнкерской
школы возвращены на родину, а нашим, видно, еще не пришло время…
— Не лучше ли бы, уж если так, то примкнуть
к воскресным
школам, — сказал Розанов.
Он, не долго думая, объяснился с Беком в том роде, что так как он, Бек, не может позволить ему, Лобачевскому, завести приватную медицинскую
школу для женщин, которая никому и ничему мешать не может, то, в силу своего непреодолимого влечения
к этому делу, он, Лобачевский, не может более служить вместе с ним, Беком, и просит отпуска.
—
К воскресным
школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там… Нет, мы сами по себе. Вы только идите со мною
к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
Он помнит гостеприимство, которое вы оказывали ему, когда он
к нам из
школы по праздникам хаживал, и еще недавно с большим участием об вас расспрашивал.
Почти все наши старшие офицеры женаты; стало быть, если б даже не было помещиц (а их, по слухам, достаточно, и притом большая часть принадлежит
к числу таких, которым, как у нас в
школе говаривали, ничто человеческое не чуждо), то можно будет ограничиться и своими дамами.
Собрали, это, сход, сами
к нему вышли и зачали с стариками говорить: «Селение, говорят, у вас обширное, кабаков несть числа, а
школы нет.
P. S. Помните ли вы Ерофеева, милая маменька? того самого Ерофеева, который
к нам по праздникам из
школы хаживал? Теперь он адвокат, и представьте себе, какую штуку удрал! — взял да и объявил себя специалистом по части скопцов! До тех пор у него совсем дел не было, а теперь от скопцов отбою нет! На днях выиграл одно дело и получил сорок тысяч. Сорок тысяч, милая маменька!! А ведь он даже не очень умный!
Чтобы пройти
к Прозорову, который в качестве главного инспектора заводских
школ занимал один из бесчисленных флигелей господского дома, нужно было миновать ряд широких аллей, перекрещивавшихся у центральной площадки сада, где по воскресеньям играла музыка.
От мальчишки: «Да, Ю — должна быть теперь в
школе, нужно скорей». Я побежал
к ближайшему спуску подземки.
Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта, пошел
к коляске. И пока он садился, пока коляска повернула на шоссе и скрылась за зданием ротной
школы, на плацу стояла робкая, недоумелая тишина.
Неуклюжий рябой Архипов упорно молчит, глядя в окно ротной
школы. Дельный, умный и ловкий парень вне службы, он держит себя на занятиях совершенным идиотом. Очевидно, это происходит оттого, что его здоровый ум, привыкший наблюдать и обдумывать простые и ясные явления деревенского обихода, никак не может уловить связи между преподаваемой ему «словесностью» и действительной жизнью. Поэтому он не понимает и не может заучить самых простых вещей,
к великому удивлению и негодованию своего взводного начальника.
Слушая лекции в
школе, вдали от надзора родительского, он хотя твердо помнил советы и наставления, которыми нашпиговали его юную голову, однако,
к величайшему своему изумлению и вполне неприметным для себя образом, пошел по иному пути.
И в
школу ходить начал, способности показал отменные;
к старику благодетелю все ластится, тятькой его называет, а на своего-то отца на пьяного уж и смотреть не хочет.