Неточные совпадения
Есть, говорит, один такой расслабленный
отец, отставной чиновник, в
кресле сидит и третий год ногами не двигается.
— Пойдемте, матушка, в самом деле, — промолвил Базаров и повел в дом ослабевшую старушку. Усадив ее в покойное
кресло, он еще раз наскоро обнялся с
отцом и представил ему Аркадия.
Отец, заложив руки назад, ходит по комнате взад и вперед, в совершенном удовольствии, или присядет в
кресло и, посидев немного, начнет опять ходить, внимательно прислушиваясь к звуку собственных шагов. Потом понюхает табаку, высморкается и опять понюхает.
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, — как-то печально бормотал Ляховский, сидя в
кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно быть
отцом, и таким
отцом, каким был для Зоси я, чтобы понять мой, может быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
Посмотрите на Ляховских:
отца привезли замертво, дочь была совершенно прозрачная, а теперь Игнатий Львович катается в своем
кресле, и Софья Игнатьевна расцвела, как ширазская роза!..
— Поган есмь, а не свят. В
кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел
отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне великое видим.
Я не обратил особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только я входил в любимую комнату моего
отца, огромную и мрачную комнату, где скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечки, она тотчас пряталась за вольтеровское
кресло его или за шкаф с книгами.
— Садитесь сюда на
кресла, поближе ко мне, я ведь короткая приятельница с вашим
отцом и люблю его.
За обедом дедушка сидит в
кресле возле хозяйки. Матушка сама кладет ему на тарелку лучший кусок и затем выбирает такой же кусок и откладывает к сторонке, делая глазами движение, означающее, что этот кусок заповедный и предназначается Настасье. Происходит общий разговор, в котором принимает участие и
отец.
В одно из воскресений Федос исполнил свое обещание и забрался после обеда к нам, детям. И
отец и мать отдыхали в спальнях. Мы чуть слышно расхаживали по большой зале и говорили шепотом, боясь разбудить гувернантку, которая сидела в углу в
креслах и тоже дремала.
А
отец остался в своем
кресле. Под расстегнутым халатом засыпанная табаком рубашка слегка колебалась.
Отец смеялся своим обычным нутряным смехом несколько тучного человека, а я смотрел на него восхищенными глазами, и чувство особенной радостной гордости трепетало в моем юном сердце…
Однажды я сидел в гостиной с какой-то книжкой, а
отец, в мягком
кресле, читал «Сын отечества». Дело, вероятно, было после обеда, потому что
отец был в халате и в туфлях. Он прочел в какой-то новой книжке, что после обеда спать вредно, и насиловал себя, стараясь отвыкнуть; но порой преступный сон все-таки захватывал его внезапно в
кресле. Так было и теперь: в нашей гостиной было тихо, и только по временам слышался то шелест газеты, то тихое всхрапывание
отца.
Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного
кресла и всё плотнее прижимаясь к ней, вскинув голову, глядя в потолок, он тихо и задумчиво рассказывал про старину, про своего
отца: однажды приехали в Балахну разбойники грабить купца Заева, дедов
отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз из-под колоколов.
Я поспешил рассказать с малейшими подробностями мое пребывание у дедушки, и кожаные
кресла с медными шишечками также не были забыты;
отец и даже мать не могли не улыбаться, слушая мое горячее и обстоятельное описание
кресел.
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на
креслах сидела бабушка, а в ногах стоял
отец, у которого глаза распухли и покраснели от слез.
У нас в доме была огромная зала, из которой две двери вели в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна из них выходили в длинные сени, служившие коридором; в одной из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному
отцу моей матери; там были собраны все его вещи: письменный стол,
кресло, шкаф с книгами и проч.
Я удвоил шаги и поспел домой перед самым обедом.
Отец уже сидел переодетый, вымытый и свежий, возле матушкиного
кресла и читал ей своим ровным и звучным голосом фельетон «Journal des Débats»; [Дословно: «Дневник прений» (фр.).] но матушка слушала его без внимания и, увидавши меня, спросила, где я пропадал целый день, и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знает где и бог знает с кем. «Да я гулял один», — хотел было я ответить, но посмотрел на
отца и почему-то промолчал.
— Как нет? — вскрикнул вдруг
отец, отталкивая
кресло. — Ты украл ее и снес!.. Кому ты снес ее?.. Говори!
Наконец меня позвали к
отцу, в его кабинет. Я вошел и робко остановился у притолоки. В окно заглядывало грустное осеннее солнце.
Отец некоторое время сидел в своем
кресле перед портретом матери и не поворачивался ко мне. Я слышал тревожный стук собственного сердца.
Она так же томится, как и прикованный к
креслу больной
отец, который, вставая утром, ждет, скоро ли придет ночь, а ложась спать, ворочается на постели и ждет, скоро ли наступит утро.
Старик
отец почти не покидал
кресла и угрюмо молчал; в комнатах было пусто и безмолвно.
По обеим сторонам стола, на
креслах, сидели посаженые
отцы, тайные советники Перекусихин 1-й и Перекусихин 2-й, уволенные от службы в воздаяние отличных заслуг.
Арина Петровна сидит в своем
кресле и вслушивается. И сдается ей, что она все ту же знакомую повесть слышит, которая давно, и не запомнит она когда, началась. Закрылась было совсем эта повесть, да вот и опять, нет-нет, возьмет да и раскроется на той же странице. Тем не менее она понимает, что подобная встреча между
отцом и сыном не обещает ничего хорошего, и потому считает долгом вмешаться в распрю и сказать примирительное слово.
Засим оба они пожали друг другу руки, и Ахилла предложил Термосесову сесть на то
кресло, за которым стоял, но Термосесов вежливо отклонил эту честь и поместился на ближайшем стуле, возле
отца Захарии, меж тем как верный законам своей рутинной школы Препотенский отошел как можно дальше и сел напротив отворенной двери в зал.
Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в
кресле; столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда покорного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька, около которой увивался
отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в невыразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, — все это составляло картину неизобразимую.
— Именно с добрым характером-с! — именно добренькие-с! так, Настенька, так! — поддакнул старик
отец, стоявший по другую сторону
кресла. — Именно, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.
Против нее — для того ли, чтоб пользоваться милым vis-а-vis [Здесь: в смысле — сидящим напротив (фр.).], или для того, чтоб не видать его за самоваром, — вдавливал в пол какие-то дедовские
кресла Алексей Абрамович; за
креслами стояла девочка лет десяти с чрезвычайно глупым видом; она выглядывала из-за
отца на учителя: ее-то трепетал храбрый кандидат!
Он умер в конце 60-х годов столетним стариком, ни у кого не бывал и никого, кроме моего
отца и помещика Межакова, своего друга, охотника и собачника, не принимал у себя, и все время читал старые книги, сидя в своем
кресле в кабинете.
Девочки не уходили к себе во флигель, а бледные, печальные сидели, обе в одном
кресле, и прислушивались к шуму на улице: не
отец ли едет?
Фома посмотрел на
отца и — догадался. Лицо его потемнело, он привстал с
кресла, решительно сказав...
Фома взглянул из-за плеча
отца и увидал: в переднем углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади
кресла стоял большой филодендрон — крупные, узорчатые листья висели в воздухе над ее золотистой головкой.
Там под старой, развесистой яблоней, в большом дубовом
кресле сидел
отец.
Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему
отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей
кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и на цветок и на икону.
Отец, когда я пришел к нему, сидел глубоко в
кресле, с закрытыми глазами. Его лицо, тощее, сухое, с сизым отливом на бритых местах (лицом он походил на старого католического органиста), выражало смирение и покорность. Не отвечая на мое приветствие и не открывая глаз, он сказал...
Потом
отец ходил в гостиной из угла в угол и говорил о чем-то, потирая руки, а сестра сидела в
кресле неподвижно, о чем-то думая, не слушая его.
— Мне это чрезвычайно лест-но, — шепелявил князь, подсаживаясь к столу, на котором кипел самовар. Дамы тотчас же окружили его. Возле Марьи Александровны остались только Анна Николаевна да Наталья Дмитриевна. Афанасий Матвеич почтительно улыбался. Мозгляков тоже улыбался и с вызывающим видом глядел на Зину, которая, не обращая на него ни малейшего внимания, подошла к
отцу и села возле него на
кресла, близ камина.
Услыхав о приезде дяди, я тотчас же бежал в кабинет
отца, где обыкновенно заставал последнего в
кресле перед письменным столом, а дядю — лежащим навзничь на кушетке. Поцеловавши у дяди руку, как этого требовал домашний этикет, я взлезал на кушетку и садился на грудь дяди верхом.
Юлия молча поцеловала руку
отца и, бросившись в
кресла, закрыла глаза платком.
— Ух! Ой, батюшки,
отцы родные! — говорил он, входя в комнату. — Ой, отпустите душу на покаяние! — продолжал он, кидаясь в
кресла. — Ой, занемогу! Ей-богу, занемогу! — и залился громким смехом.
(В гостиную справа входит Пётр, садится в
кресло, закрыв глаза и закинув голову. Иван смотрит на часы, открывает дверцу, переводит стрелку. Часы бьют восемь. Пётр открывает глаза, оглядывается. Иван, насвистывая «Боже царя храни», стоит посреди столовой, хмурый и озабоченный. Пётр решительно идёт к
отцу.)
В кабинете мы застали и г-на Менделя. Он проводил ладонями по своей шелковистой бороде, и на лбу его виднелась глубокая морщина. Дядя имел тоже озабоченный вид. Когда мы вошли в кабинет, он запер за нами дверь и спустил гардину. Потом уселся в
кресло и некоторое время задумчиво играл ножом для разрезывания книг. Потом, взглянув на нас, он сказал, обращаясь к Менделю-отцу...
Голос Менделя-отца слегка дрогнул. Израиль слушал с серьезным и заинтересованным видом. Лицо Фроима выражало равнодушие. Он вспомнил агаду, но мораль ее, по-видимому, ему не нравилась. Быть может даже, он уже пародировал ее в уме. Но
отец этого не видел. Инстинктом рассказчика-художника он чувствовал, где самый внимательный его слушатель, и повернулся в сторону дяди, который, опершись на ручку
кресла, очевидно, ждал конца.
Единственный сын Прокопа, Гаврюша, похож на
отца до смешного. То же круглое тело, то же лицо мопса, забавное во время покоя и бороздящееся складками на лице и на лбу во время гнева. Прокоп любит его без памяти, всем нутром, и ласково рычит, когда сын является из заведенья «домой». Он садится тогда на
кресло, ставит сына между ног, берет его за руки, расспрашивает, знал ли он урок и чем его на неделе кормили, и смотрится в него, словно в зеркало.
Отец давно уже умер, и
кресло его валялось на чердаке, запыленное, без одной ножки.
Отец Яков кашлянул в кулак, неловко опустился на край
кресла и положил ладони на колени. Малорослый, узкогрудый, с потом и краской на лице, он на первых же порах произвел на Кунина самое неприятное впечатление. Ранее Кунин никак не мог думать, что на Руси есть такие несолидные и жалкие на вид священники, а в позе
отца Якова, в этом держании ладоней на коленях и в сидении на краешке, ему виделось отсутствие достоинства и даже подхалимство.
В воскресенье, перед вечером, пришел
отец Яков. На этот раз не только полы, но даже и шляпа его была обрызгана грязью. Как и в первое свое посещение, он был красен и потен, сел, как и тогда, на краешек
кресла. Кунин порешил не начинать разговора о школе, не метать бисера.
— Ах,
отец, и не говорите, — с умилением отозвался дьякон, — так это хорошо, за милую душу! Посадили меня Семен Николаевич в
кресло, сами стали рядом и говорят студентам: «Вот, — говорят, — дьякон…»
— Садитесь, гости дорогие, садитесь к столику-то, любезненькие мои, — хлопотал
отец Михаил, усаживая Патапа Максимыча в широкое мягкое
кресло, обитое черной юфтью, изукрашенное гвоздиками с круглыми медными шляпками.
Земский врач, чрезвычайно утомленный и на вид больной человек, сидел около кровати в
кресле и, задумавшись, делал вид, что считает пульс.
Отец Иеремия, только что кончивший свое дело, заворачивал в епитрахиль крест и собирался уходить…
“Зеленая комната”, заветная, начальницына, она же приемная. Навстречу нам, с зеленого
кресла — знакомый, неузнаваемый, всегда беспиджачный, а сейчас даже в крутом воротнике, всегда с пивным подносом в руках, а сейчас со шляпой и тростью, такой дикий в соседстве с начальницей, на фоне этих зеленых занавесей — хозяин “Ангела”, Engelswirth, владелец нашей чудной деревенской гостиницы,
отец наших летних друзей Карла и Марилэ.