Неточные совпадения
— Ты прелесть, Вера, ты наслаждение! у тебя столько же
красоты в уме, сколько в глазах! Ты вся —
поэзия, грация, тончайшее произведение природы! — Ты и идея
красоты, и воплощение идеи — и не умирать от любви к тебе? Да разве я дерево! Вон Тушин, и тот тает…
Искусство, la poesie dans la vie, [
Поэзия в жизни (франц.).] вспоможение несчастным и она, библейская
красота. Quelle charmante personne, а? Les chants de Salomon… non, ce n'est pas Salomon, c'est David qui mettait une jeune belle dans son lit pour se chauffer dans sa vieillesse.
И
поэзия изменила свою священную
красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий
красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Я был устремлен к
поэзии жизни и
красоте, но в жизни преобладала проза и уродство.
Я не смею задуматься, — не говорю о том, чтобы рассуждать вслух, — о любви, о
красоте, о моих отношениях к человечеству, о природе, о равенстве и счастии людей, о
поэзии, о Боге.
— Я, сударь мой, такого мнения, — начал опять Потугин, — что мы не одним только знанием, искусством, правом обязаны цивилизации, но что самое даже чувство
красоты и
поэзии развивается и входит в силу под влиянием той же цивилизации и что так называемое народное, наивное, бессознательное творчество есть нелепость и чепуха.
—
Поэзия — язык богов. Я сам люблю стихи. Но не в одних стихах
поэзия: она разлита везде, она вокруг нас… Взгляните на эти деревья, на это небо — отовсюду веет
красотою и жизнью; а где
красота и жизнь, там и
поэзия.
Стоя у окна, не глядя ни на кого в особенности, он говорил — и, вдохновенный общим сочувствием и вниманием, близостью молодых женщин,
красотою ночи, увлеченный потоком собственных ощущений, он возвысился до красноречия, до
поэзии…
Еще важнее то, что развитие цивилизации, изменение понятий иногда совлекает всю
красоту с произведения
поэзии, иногда превращает его даже в нечто неприятное или отвратительное.
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания
красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся
поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
Фермор был человек с гражданскими добродетелями, и для него не годились ни аскетизм, ни витание в
поэзии красоты и любовных восторгов.
— А есть и связь: Наполеон хотел завоевать мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с… Что лучше? А хорошие слова все на лицо: свобода, братство, равенство… Посмотрите, что они проделывают с китайцами, — нашему покойнику Присыпкину впору. Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым трудом, выдержкой, выносливостью… Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот… По мне уж лучше Наполеон, потому что в силе есть великая притягивающяя
красота и бесконечная
поэзия.
Серафима и других святых, кто не ощущает веяния разлитой около них высочайшей и чистейшей
поэзии, тот остается чужд наиболее в них интимному, ибо в них есть пламенное чувствование
красоты космоса, его софийности, и есть священная непримиримость против греха, как уродства и безобразия.
И не есть ли
красота — сладкая иллюзия, а
поэзия — греза, если искусство только волнует и манит к прекрасному среди непрекрасной жизни, утешает, но не преображает?
Мне раньше нравилось это стихотворение. Теперь я почувствовал, как чудовищно неверно, как фальшиво передает оно жизнеощущение древнего эллина. Вовсе он не обвивал истины священ ным покровом
поэзии, не населял «пустой» земли прекрасными образами. Земля для него была полна жизни и
красоты, жизнь была прекрасна и божественна, — не покров жизни, а жизнь сама. И не потому она была прекрасна и божественна, что
Понятно поэтому, что
поэзия любви не кончается у Толстого на том, на чем обычно кончают ее певцы любви. Где для большинства умирает
красота и начинается скука, проза, суровый и темный труд жизни, — как раз там у Толстого растет и усиливается светлый трепет жизни и счастья, сияние своеобразной, мало кому доступной
красоты.
В стихотворении своем «Боги Греции» Шиллер горько тоскует и печалуется о «
красоте», ушедшей из мира вместе с эллинами. «Тогда волшебный покров
поэзии любовно обвивался еще вокруг истины, — говорит он, совсем в одно слово с Ницше. — Тогда только прекрасное было священным… Где теперь, как утверждают наши мудрецы, лишь бездушно вращается огненный шар, — там в тихом величии правил тогда своей золотой колесницей Гелиос… Рабски служит теперь закону тяжести обезбоженная природа».
«Чего хотеть, чего желать? — пишет Толстой в «Люцерне». — Вот она, со всех сторон обступает тебя
красота и
поэзия. Вдыхай ее в себя широкими, полными глотками, насколько у тебя есть силы, наслаждайся, чего тебе еще надо! Все твое, все благо!»
Туда все время неслись мысли, там была вся
поэзия и
красота жизни.
Много раз в продолжение моей жизни мне приходилось рассуждать о Шекспире с хвалителями его, не только с людьми, мало чуткими к
поэзии, но с людьми, живо чувствующими поэтические
красоты, как Тургенев, Фет и др., и всякий раз я встречал одно и то же отношение к моему несогласию с восхвалением Шекспира.
Чего хотеть, чего желать? — сказалось мне невольно, — вот она, со всех сторон обступает тебя
красота и
поэзия.
Есть жизнь молодости,
красоты, страсти,
поэзии.
Красота молодой княжны, ее жажда самостоятельности, желание трудиться, быть полезной, не могли не произвести впечатления на юного идеалиста. С особенным увлечением беседовал он с нею долгие вечера. Он говорил о
поэзии жизни, о любви к ближним, об удовольствии сознания принесения пользы, о сладости даже погибели для пользы человечества, о мерзости проявления в человеческих поступках признаков корысти, о суете богатства, о славе, об идеалах.
Мы познали
красоту стоящей перед нами работы и
поэзию будничного труда, мы познали завлекательность повседневной борьбы и радость достижений на производственном фронте.
Вот за что, ребята, вперед! И полюбить нужно эту работу, найти в ней счастье,
поэзию и
красоту, увидеть величайшую нашу гордость в том, чтоб работа наша была без брака, была бы ладная и быстрая. Помните, товарищи, что в этих производственных боях мы завоевываем не условия для создания социализма, а уже самый социализм, не передовые там какие-нибудь позиции, а главную, основную крепость.
Представилось, как было тут раньше: вяло и скучающе бродили среди этой
красоты вырождающиеся, изнеженные люди, не умея вложить в жизнь ни
поэзии, ни страсти.