Неточные совпадения
Но только что он двинулся, дверь его нумера отворилась, и Кити выглянула. Левин
покраснел и
от стыда и
от досады на свою жену, поставившую себя и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна
покраснела еще больше. Она вся сжалась и
покраснела до слез и, ухватив обеими руками концы платка, свертывала их
красными пальцами, не зная, что говорить и что делать.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из
красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не
от злости, а
от любви и
стыда.
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще
красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим
от обиды,
от стыда, с плеч до ушей. Он ушел, не взглянув на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь
краснею от мысли, что я,
от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
Кто ведает из трепещущих
от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят, безгласным в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь свою сказать не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно кому, своим возвышением; что в душе своей он скареднейшее есть существо; что обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство не больше ему стоят, как выпить стакан воды; что ланиты его никогда
от стыда не
краснели, разве
от гнева или пощечины; что он друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего.
— Молчите, молчите, — неистово закричал князь, весь
покраснев от негодования, а может быть, и
от стыда. — Быть этого не может, всё это вздор! Всё это вы сами выдумали или такие же сумасшедшие. И чтоб я никогда не слыхал
от вас этого более!
Он мгновенно взлетел на дерево и начал оттуда осыпать кошку такой воробьиной бранью, что я
покраснела бы
от стыда, если бы поняла хоть одно слово.
Но тотчас же он поглядел на свои калоши и
покраснел от колючего
стыда.
Тогда Ромашов вдруг с поразительной ясностью и как будто со стороны представил себе самого себя, свои калоши, шинель, бледное лицо, близорукость, свою обычную растерянность и неловкость, вспомнил свою только что сейчас подуманную красивую фразу и
покраснел мучительно, до острой боли,
от нестерпимого
стыда.
От острого
стыда он
покраснел, несмотря на темноту; все тело его покрылось сразу испариной, и точно тысячи иголок закололи его кожу на ногах и на спине.
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но
от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала
от него свою руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие,
стыд. Она выпрямила голову, стан,
покраснела от досады.
«Черт! Не вышло!» — говорит про себя Александров и уходит посрамленный. Он сам чувствует, как у него
от стыда колюче
покраснело все тело.
Еще в детстве его, в той специальной военной школе для более знатных и богатых воспитанников, в которой он имел честь начать и кончить свое образование, укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда
от стыда, что русского боярина времен Московского царства царь мог наказывать телесно, и
краснел от сравнений.
Саша вздохнул, опустил глаза,
покраснел и неловко снял блузу. Людмила горячими руками схватила его и осыпала поцелуями его вздрагивавшие
от стыда плечи.
Все шумные друзья как листья отпадут
От сгнившей ветви; и
краснея,
Закрыв лицо, в толпе ты будешь проходить,
И будет больше
стыд тебя томить,
Чем преступление — злодея!
— Около двадцати лет в сутки! — закричал Бобров. — Двое суток работы пожирают целого человека. Черт возьми! Вы помните из библии, что какие-то там ассирияне или моавитяне приносили своим богам человеческие жертвы? Но ведь эти медные господа, Молох и Дагон,
покраснели бы
от стыда и
от обиды перед теми цифрами, что я сейчас привел…
Страшен он был… За несколько минут перед тем
красный от пьянства, он как-то осунулся, почернел, глаза, налитые кровью, смотрели ужасно — боль,
стыд и непримиримая злоба сверкали в них…
При этом воспоминании Павел Александрович вдруг остановился как вкопанный и
покраснел до слез
от стыда.
— У мыса Гардена стоит дом моего друга Ганувера. По наружному фасаду в нем сто шестьдесят окон, если не больше. Дом в три этажа. Он велик, друг Санди, очень велик. И там множество потайных ходов, есть скрытые помещения редкой красоты, множество затейливых неожиданностей. Старинные волшебники
покраснели бы
от стыда, что так мало придумали в свое время.
Евгений
покраснел, и не
от стыда столько, сколько
от досады, что добрая Марья Павловна суется — правда, любя, — но всё-таки суется туда, куда ей не надо и чего она не понимает и не может понимать.
В воскресенье утром она повезла его в институт, где учились ее старшие дочери, потом к теткам на Дворянскую улицу, потом к своей пансионской подруге, madame Гирчич. Буланина называли «его превосходительством», «воином», «героем» и «будущим Скобелевым». Он же
краснел от удовольствия и
стыда и с грубой поспешностью вырывался из родственных объятий.
Она
покраснела при всей своей неспособности
краснеть, но не
от стыда, не
от воспоминания, не
от досады; — невольное удовольствие, тайная надежда завлечь снова непостоянного поклонника, выйти замуж или хотя отомстить со временем по-своему, по-женски, промелькнули в ее душе. Женщины никогда не отказываются
от таких надежд, когда представляется какая-нибудь возможность достигнуть цели, и
от таких удовольствий, когда цель достигнута.
Но сказавши, тут же вдруг
покраснела, видимо,
от стыда. Видимо, это был
стыд. О, теперь я понимаю: ей было стыдно, что я еще муж ее, забочусь об ней, всё еще будто бы настоящий муж. Но тогда я не понял и краску приписал смирению. (Пелена!)
С чувством человека, спасающегося
от погони, он с силой захлопнул за собой дверь кухни и увидел Наташу, неподвижно сидевшую на широкой лавке, в ногах у своего сынишки, который по самое горло был укутан рваной шубкой, и только его большие и черные, как и у матери, глаза с беспокойством таращились на нее. Голова ее была опущена, и сквозь располосованную
красную кофту белела высокая грудь, но Наташа точно не чувствовала
стыда и не закрывала ее, хотя глаза ее были обращены прямо на вошедшего.
После обеда, гуляя в саду, я встретился с «утопленницей». Увидев меня, она страшно
покраснела и — странная женщина — засмеялась
от счастья.
Стыд на ее лице смешался с радостью, горе с счастьем. Поглядев на меня искоса, она разбежалась и, не говоря ни слова, повисла мне на шею.
Оленька
покраснела и искоса поглядела на улыбающихся дам. Бедняжка сгорела
от стыда…
Девочка помимо собственной воли проронила эту фразу и теперь,
краснея до ушей, не знала, куда девать глаза
от стыда и страха.
А то бы с другого берега пропасти его услышал Иван Карамазов и расхохотался бы так, что святой старец
покраснел бы
от стыда, весьма мало благолепного.
На пороге, подняв голову, стояла княгиня,
красная, дрожащая
от гнева и
стыда…Минуты две длилось молчание.
— Ты сам давно знаешь, я люблю тебя, — созналась она ему и мучительно
покраснела, и почувствовала, что у нее даже губы судорожно покривились
от стыда. — Я тебя люблю. Зачем же ты меня мучаешь?
Уляша застенчиво улыбнулась и опустила глаза. Катя, сквозь
стыд, сквозь гадливую дрожь душевную, упоенно торжествовала, — торжествовала широкою радостью освобождения
от душевных запретов, радостью выхода на открывающуюся дорогу. И меж бараньих шапок и черных свит она опять видела белые спины в
красных полосах, и вздрагивала
от отвращения, и отворачивалась.
Почти у самой скамьи с конвойным произошла маленькая неприятность. Он вдруг споткнулся и выронил из рук ружье, но тотчас же поймал его на лету, причем сильно ударился коленом о приклад. В публике послышался легкий смех.
От боли или, быть может,
от стыда за свою неловкость солдат густо
покраснел.
И, багрово-красный
от стыда, отвергнутый, оскорбленный тем, что сам оскорбил, он топнул ногою и бросил в широко открытые глаза, в их безбрежный ужас и тоску, короткие, грубые слова...