— Верно, ты, матушка, и муки и масла настоящего и не видала, — сказали ей купцы, указывая на засыпанную в лакированные закрома белую на вид, чистую муку, на желтое подобие масла, лежащее в
красивых чашках, и на белую жидкость в блестящих прозрачных сосудах...
Неточные совпадения
Красивый старик с черной с проседью бородой и густыми серебряными волосами неподвижно стоял, держа
чашку с медом, ласково и спокойно с высоты своего роста глядя на господ, очевидно ничего не понимая и не желая понимать.
Mariette в шляпе, но уже не в черном, а в каком-то светлом, разных цветов платье сидела с
чашкой в руке подле кресла графини и что-то щебетала, блестя своими
красивыми смеющимися глазами.
Она сидела подле лампы и с засученными рукавами над загоревшими
красивыми и ловкими руками перетирала и расставляла кружки и
чашки на постланное на нарах полотенце.
Петр поднял голову, точно от удара кнутом. Вынув из кармана свой кошелек, он пошел по направлению к слепым. Нащупав палкою переднего, он разыскал рукою деревянную
чашку с медью и бережно положил туда свои деньги. Несколько прохожих остановились и смотрели с удивлением на богато одетого и
красивого панича, который ощупью подавал милостыню слепому, принимавшему ее также ощупью.
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была дочерью
красивой вдовы Добровольской, у которой было два сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время на жизнь, можно судить из следующего его рассказа за послеобеденной
чашкой кофе.
Где-то за стеной гремели
чашками, по коридору беспрерывно сновали торопливые, заглушаемые половиком шаги, в окно широко и неясно несся уличный гул. Все эти звуки долго цеплялись, перегоняли друг друга, спутывались и вдруг, слившись в несколько мгновений, выстраивались в чудесную мелодию, такую полную, неожиданную и
красивую, что от нее становилось щекотно в груди и хотелось смеяться.
Обыкновенно утром, однако не слишком рано, часов в десять, Борис Андреич еще сидел возле окна, в
красивом шлафроке нараспашку, причесанный, вымытый и в белой как снег рубашке, с книжкой и
чашкой чаю; дверь отворялась, и входил Петр Васильич с обычным своим небрежным видом.