Неточные совпадения
Прогулки, чтенье, сон глубокой,
Лесная
тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный
конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.
Он видит: Терек своенравный
Крутые роет берега;
Пред ним парит орел державный,
Стоит олень, склонив рога;
Верблюд лежит в
тени утеса,
В лугах несется
конь черкеса,
И вкруг кочующих шатров
Пасутся овцы калмыков,
Вдали — кавказские громады:
К ним путь открыт. Пробилась брань
За их естественную грань,
Чрез их опасные преграды;
Брега Арагвы и Куры
Узрели русские шатры.
Редела
тень. Восток алел.
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу казаки варили;
Драбанты у брегу Днепра
Коней расседланных поили.
Проснулся Карл. «Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает».
Но гетман уж не спит давно.
Тоска, тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он
коня седлает,
И скачет с беглым королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
Какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами, над озерами, отсвечивается с исполинским
конем в недвижных водах, и бесконечная
тень его страшно мелькает по горам?
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт
коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные
тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
Форейтор, ехавший кучером на телеге, нарочно оставленный обмахивать
коней, для чего ему была срезана длинная зеленая ветка, спал преспокойно под
тенью дерева.
Соперники одной дорогой
Всё вместе едут целый день.
Днепра стал темен брег отлогий;
С востока льется ночи
тень;
Туманы над Днепром глубоким;
Пора
коням их отдохнуть.
Вот под горой путем широким
Широкий пересекся путь.
«Разъедемся, пора! — сказали, —
Безвестной вверимся судьбе».
И каждый
конь, не чуя стали,
По воле путь избрал себе.
Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам чистым. Перед ней
Весь мир одет угрюмой
тенью;
И всё ей в нем предлог мученью —
И утра луч и мрак ночей.
Бывало только ночи сонной
Прохлада землю обоймет,
Перед божественной иконой
Она в безумьи упадет
И плачет; и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И мыслит он: «То горный дух
Прикованный в пещере стонет!»
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит…
Поехали на бричке; Яков сидел за кучера, глядя, как впереди подпрыгивает на
коне Тихон, а сбоку от него по дороге стелется, пляшет
тень, точно пытаясь зарыться в землю.
«Ничего не надо говорить», — подумал Яков, выходя на крыльцо, и стал смотреть, как
тени чёрной и белой женщин стирают пыль с камней; камни становятся всё светлее. Мать шепталась с Тихоном, он согласно кивал головою,
конь тоже соглашался; в глазу его светилось медное пятно. Вышел из дома отец, мать сказала ему...
Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная
тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный
конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина, —
Вот жизнь Онегина святая…
Я покормлю еще
коня,
Моя рука его отвяжет,
Он отдохнет, напьется, ляжет,
А ты у сакли здесь, в
тени,
Главу мне на руку склони...
Сад. Большие, старые липы. В глубине, под ними, белая солдатская палатка. Направо, под деревьями, широкий диван из дерна, перед ним стол. Налево, в
тени лип, длинный стол, накрытый к завтраку. Кипит небольшой самовар. Вокруг стола плетеные стулья и кресла. Аграфена варит кофе. Под деревом стоит
Конь, куря трубку, перед ним Пологий.
Ждём. Всё более гулко топает
конь, покачивается в седле большое стражниково тело, и земля словно отталкивает его чёрную
тень. Нам жутко. Сдвинулись теснее, молчим, а где-то заунывно воет собака, и плеск реки стал ясно звонок.
Блестит медный знак на шапке стражника и ствол ружья в руках у него, видно его чернобородое лицо, бессонные глаза, слышен запах лошадиного пота. Лениво фыркая,
конь прядает ушами и, наезжая на нас, нехотя влачит по земле тяжкую
тень всадника.
Я даю ей всевозможные образы: безглавого скелета на
коне, какой-то бесформенной
тени, родившейся в тучах и бесшумно обнявшей землю, но ни один образ не дает мне ответа и не исчерпывает того холодного, постоянного отупелого ужаса, который владеет мною.
Словно духи, его преследовавшие,
тени от
коней его то равнялись со дворцом, то далеко убегали, ложась поперек Невы.
Он вышел из шатра. Заря подбирала уж
тень к
тени из палевых и пунцовых шелков своих. Дворчане стояли во всей готовности к походу. Оседланные
кони ржали.
По окольной дороге, прежде столь уединенной, вместо баронской кареты, едва двигавшейся из Мариенбурга по пескам и заключавшей в себе прекрасную девушку и старика, лютеранского пастора, вместо высокого шведского рыцаря, на тощей, высокой лошади ехавшего подле экипажа, как
тень его, пробирались к Мариенбургу то азиятские всадники на летучих
конях своих, то увалистая артиллерия, то пехота русская.
Солнце удалялось от полудня; лучи его уже косвеннее падали на землю;
тень дерев росла приметно, и жар ослабевал. Все расстались друзьями. Карета, запряженная рыжими лошадками, тронулась; и опять, по правую сторону ее, на высоком, тощем
коне медленно двигался высокий офицер, будто вылитый вместе с ним.
Наш Фигнер старцем в стан врагов
Идёт во мраке ночи;
Как
тень прокрался вкруг шатров,
Всё зрели быстры очи…
И стан ещё в глубоком сне,
День светлый не проглянул —
А он уж, витязь, на
коне.
Уже с дружиной грянул.
Сеславин — где ни пролетит
С крылатыми полками:
Там брошен в прах и меч, и щит,
И устлан путь врагами.