Неточные совпадения
Он пал, как
говорит летописец, за несогласие с Новосильцевым и Строгоновым насчет
конституций.
— Знаю я, —
говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной
конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
—
Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой
конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
Все тоже вставали и молча пили, зная, что пьют за
конституцию; профессор, осушив стакан,
говорил...
Слушая, как в редакции
говорят о необходимости политических реформ, разбирают достоинства европейских
конституций, утверждают и оспаривают возникновение в России социалистической крестьянской республики, Самгин думал, что эти беседы, всегда горячие, иногда озлобленные, — словесная игра, которой развлекаются скучающие, или ремесло профессионалов, которые зарабатывают хлеб свой тем, что «будят политическое и национальное самосознание общества».
— Он очень милый старик, даже либерал, но — глуп, —
говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту глаз. — Он
говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не
конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
Офицер настроен к молодежи очень благожелательно, но
говорит: «Войдите в наше положение, ведь не можем же мы воспитывать революционеров!» И напомнил мне, что в восемьдесят первом году именно революционеры погубили
конституцию.
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает,
конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как
говорят, — обратился он к женщине с котятами, — слушать любо, как
говорят! Обо всем
говорят, а — ничего не могут!
Со дня на день ожидался манифест о
конституции, и Табаков, встряхивая рыжеватыми вихрами, повторяя уроки Спивак, высоким тенором
говорил кому-то в саду...
— На кой черт надо помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь идет речь не о временном союзе с буржуазией, а о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как понимает эту штуку рабочий, приятель мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно понимает. «Буржуазия,
говорит, свое взяла, у нее
конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция? Место приказчика у купцов?» Это — «соль земли» в приказчики?
Без сомнения, не место было Прудона в Народном собрании так, как оно было составлено, и личность его терялась в этом мещанском вертепе. Прудон в своей «Исповеди революционера»
говорит, что он не умел найтиться в Собрании. Да что же мог там делать человек, который Маррастовой
конституции, этому кислому плоду семимесячной работы семисот голов, сказал: «Я подаю голос против вашей
конституции не только потому, что она дурна, но и потому, что она —
конституция».
— А позвольте спросить, — вдруг надумался Сергей Федорыч, — вот вы насчет Турции изволили
говорить, будто там
конституции требуют; стало быть, это действительно так?
— Покойный граф Михаил Николаевич эту
конституцию еще когда провидел! Сколько раз, бывало, при мне самолично
говаривал: я им ужо пропишу…
конституцию!
И всякий требует лично для себя
конституции: мне,
говорит, подай
конституцию, а прочие пусть по-прежнему довольствуются ранами и скорпионами.
— Революционеров… А — какие же теперь революционеры, если по указу государя императора революция кончилась? Они
говорят, чтобы собирать на улицах народ, ходить с флагами и «Боже царя храни» петь. Почему же не петь, если дана свобода? Но они
говорят, чтобы при этом кричать — долой
конституцию! Позвольте… я не понимаю… ведь так мы, значит, против манифеста и воли государя?
— Да не о
конституции, не о политике надо
говорить с ними, а о том, что новый порядок уничтожит их, что при нём смирные издохнут с голоду, буйные сгниют в тюрьмах. Кто нам служит? Выродки, дегенераты, психически больные, глупые животные…
Фу, подлость! Живешь-живешь — и все на положении грудного ребенка находишься! Мне вот пятьдесят лет, а я даже об
конституциях вволю наговориться не могу! Разве я что-нибудь
говорю! Переменить, что ли, я что-нибудь хочу! Да мне — Христос с вами! Я так… сам по себе… разговариваю…
Говорят, был даже такой случай: один утробистый взял да вдруг ни с того ни с сего и ляпнул:
конституций,
говорит, желаю!
Агония».], то не о самодержавной
конституции славянофильской идет здесь речь (ибо эта кабинетная и маниловская мечта сродни подобным же мечтаниям у анархистов и, вообще
говоря, ничего не имеет в себе апокалипсического), но о некоем преодолении власти.
Он рано выучился бойко
говорить и писать по-русски, примкнул к нашему радикальному движению начала 60-х годов и отправился по России собирать подписи под всероссийским адресом царю о введении у нас
конституции.
Но"народ"значился только в виде той черни ("mob"), которая должна была почитать себя счастливой, что она живет в стране, имеющей
конституцию, столь любезную сердцу тех,"у кого есть золотые часы", как
говаривал мой петербургско-лондонский собрат, Артур Иванович Бенни.
С горячим сочувствием он следил за деятельностью Лорис-Меликова и
говорил, что долг русского общества — тактичным своим поведением облегчить ему осуществление его старании дать России
конституцию.
— Кто это сказал? Я этого никогда не
говорил… У них нам надо брать уменье вести внутренний распорядок. Нужды нет, что там
конституция… Не этим они сделались первоклассною державой и задают тон всем… Авторитет власти, служивого сословия, чувство иерархии — вот на чем у них все зиждется.