Неточные совпадения
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она
кажется и
светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Деревня
показалась ему довольно велика; два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое
светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, — дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
Казалось, она вся походила на какую-то игрушку, отчетливо выточенную из слоновой кости; она только одна белела и выходила прозрачною и
светлою из мутной и непрозрачной толпы.
Maman играла второй концерт Фильда — своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие,
светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего?
казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было.
Княгиня была женщина лет сорока пяти, маленькая, тщедушная, сухая и желчная, с серо-зелеными неприятными глазками, выражение которых явно противоречило неестественно-умильно сложенному ротику. Из-под бархатной шляпки с страусовым пером виднелись светло-рыжеватые волосы; брови и ресницы
казались еще
светлее и рыжеватее на нездоровом цвете ее лица. Несмотря на это, благодаря ее непринужденным движениям, крошечным рукам и особенной сухости во всех чертах общий вид ее имел что-то благородное и энергическое.
Женщина рассказала печальную историю, перебивая рассказ умильным гульканием девочке и уверениями, что Мери в раю. Когда Лонгрен узнал подробности, рай
показался ему немного
светлее дровяного сарая, и он подумал, что огонь простой лампы — будь теперь они все вместе, втроем — был бы для ушедшей в неведомую страну женщины незаменимой отрадой.
—
Кажется, опять каплет из крана, — перебивал сам себя Польдишок, косвенными шагами устремляясь в угол, где, укрепив кран, возвращался с открытым,
светлым лицом.
Соня остановилась в сенях у самого порога, но не переходила за порог и глядела как потерянная, не сознавая,
казалось, ничего, забыв о своем перекупленном из четвертых рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о
светлых ботинках, и об омбрельке, [Омбрелька — зонтик (фр. ombrelle).] ненужной ночью, но которую она взяла с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке с ярким огненного цвета пером.
Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности он не чувствовал, как бывало; напротив, лицо его тихо
светлело;
казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.
В первые минуты Самгину
показалось, что она стала милее и что поездка за границу сделала ее еще более русской; ее
светлые голубые глаза, румяные щеки, толстая коса льняного цвета и гладко причесанная голова напоминали ему крестьянских девушек.
В щель, в глаза его бил воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на
светлом круге воды в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно в центре
казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих рук;
казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет предела этой быстроте; они снова исступленно кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак
светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь упасть на пол вверх лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в серое тело, и
казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
Он растягивал под
светлыми усами очень красные губы так заученно точно, что
казалось: все волосики на концах его усов каждый раз шевелятся совершенно равномерно.
И нашел, что неприятен прямой, пристальный взгляд красивых, но пустовато
светлых глаз Миши, взгляд — как бы спрашивающий о чем-то, хотя и почтительно, однако — требовательно. Все чаще бывало так, что, когда Миша, сидя в углу приемной, переписывал бумаги, Самгину
казалось, что
светлые прозрачные глаза следят за ним.
Смотрела она так, как смотрят, вслушиваясь в необыкновенное, непонятное, глаза у нее были огромные и странно
посветлели, обесцветились, губы
казались измятыми. Снимая с нее шубку, шляпу, Самгин спрашивал с тревогой и досадой...
Мне
кажется, что у меня было два отца: до семи лет — один, — у него доброе, бритое лицо с большими усами и веселые,
светлые глаза.
Вьюга бушевала все так же яростно, тучи снега
казались тяжелее, гуще, может быть, потому, что день стал
светлее.
У повара Томилин поселился тоже в мезонине, только более
светлом и чистом. Но он в несколько дней загрязнил комнату кучами книг;
казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры в зрачках погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
У него вообще было много пороков; он не соглашался стричь волосы, как следовало по закону, и на шишковатом черепе его торчали во все стороны двуцветные вихры, темно-русые и
светлее;
казалось, что он, несмотря на свои восемнадцать лет, уже седеет.
Вырываясь из каменных объятий собора, бежали во все стороны темненькие люди; при огнях не очень пышной иллюминации они
казались темнее, чем всегда; только из-под верхних одежд женщин выглядывали полосы
светлых материй.
Клим Самгин никак не мог понять свое отношение к Спивак, и это злило его. Порою ему
казалось, что она осложняет смуту в нем, усиливает его болезненное состояние. Его и тянуло к ней и отталкивало от нее. В глубине ее кошачьих глаз, в центре зрачка, он подметил холодноватую,
светлую иголочку, она колола его как будто насмешливо, а может быть, зло. Он был уверен, что эта женщина с распухшим животом чего-то ищет в нем, хочет от него.
Было ясно, что командует ими человек в башлыке, товарищ Яков, тощенький, легкий;
светлые усы его
казались наклеенными под узким, точно без ноздрей, носом, острые, голубоватые глаза смотрят внимательно и зорко.
Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова — ей. Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она — белее,
светлей. Как Вася, она тоже
показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко поднял свечу и, опустив ее, погасил, — то же сделала маленькая женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала...
Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец,
кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими
светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил.
Что за причина? Какой ветер вдруг подул на Обломова? Какие облака нанес? И отчего он поднимает такое печальное иго? А,
кажется, вчера еще он глядел в душу Ольги и видел там
светлый мир и
светлую судьбу, прочитал свой и ее гороскоп. Что же случилось?
Нет ее горячего дыхания, нет
светлых лучей и голубой ночи; через годы все
казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
И уж не выбраться ему,
кажется, из глуши и дичи на прямую тропинку. Лес кругом его и в душе все чаще и темнее; тропинка зарастает более и более;
светлое сознание просыпается все реже и только на мгновение будит спящие силы. Ум и воля давно парализованы, и,
кажется, безвозвратно.
А Райский был смущен. Молодая женщина, белая шея, свобода в речах и обдаванье смелыми взглядами вскипятили воображение мальчика. Она ему
казалась какой-то
светлой богиней, королевой…
Ваш портрет совсем на вас не похож: у вас глаза не темные, а
светлые, и только от длинных ресниц
кажутся темными.
Что за странность: экипажи на полозьях из
светлого,
кажется ясеневого или пальмового, дерева; на них места, как в кабриолете.
В другой чашке была похлебка с рыбой, вроде нашей селянки. Я открыл, не помню, пятую или шестую чашку: в ней кусочек рыбы плавал в чистом совершенно и
светлом бульоне, как горячая вода. Я думал, что это уха, и проглотил ложки четыре, но мне
показалось невкусно. Это действительно была горячая вода — и больше ничего.
Казалось, что здесь было
светлей, чем в поле; листья кленов, похожие на лапы, резко выделялись на желтом песке аллей и на плитах, и надписи на памятниках были ясны.
В это время солнце только что скрылось за горизонтом. От гор к востоку потянулись длинные тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в реке блестела как зеркало; в ней отражались кусты и прибрежные деревья.
Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же мир, как и здесь, и такое же
светлое небо…
Снег искрился на льду, и от этого
казалось еще
светлее. В ночном воздухе опять воцарилось спокойствие.
Дромадер, Шанц и Алмазная горы резко вырисовывались на
светлом фоне неба и
казались теперь еще сумрачнее и выше.
Вследствие ли особенной чистоты воздуха или каких-либо иных причин звезды по величине и яркости лучей
казались крупнее, и от этого на небе было
светлее, чем на земле.
И не столько смущали Чертопханова физические несходства этогоМалек-Аделя с тем…впрочем, их насчитывалось немного: у тогохвост и грива словно были пожиже, и уши острей, и бабки короче, и глаза
светлей — но это могло только так
казаться; а смущали Чертопханова несходства, так сказать, нравственные.
Он как будто висел над самой землей густым тяжелым слоем; на темно-синем небе,
казалось, крутились какие-то мелкие,
светлые огоньки сквозь тончайшую, почти черную пыль.
С вершины перевала нам открылся великолепный вид на реку Улахе. Солнце только что скрылось за горизонтом. Кучевые облака на небе и дальние горы приняли неясно-пурпуровую окраску. Справа от дороги
светлой полосой змеилась река. Вдали виднелись какие-то фанзы. Дым от них не подымался кверху, а стлался по земле и
казался неподвижным. В стороне виднелось небольшое озерко. Около него мы стали биваком.
Месяц только что зарождался, но лик его не был
светлым, как всегда, а
казался красноватым и тусклым.
После полудня ветер стих окончательно. На небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день
казался еще
светлее. Хвойные деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись к земле. Кругом было тихо, безмолвно.
Казалось, будто природа находилась в том дремотном состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.
Да, она еще не видела лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей
казалось, что она видит ее? Вот уж год, с тех пор как она говорит с ним, с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту
светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.
Одушевление Катерины Васильевны продолжалось, не ослабевая, а только переходя в постоянное, уже обычное настроение духа, бодрое и живое,
светлое. И, сколько ей
казалось, именно это одушевление всего больше привлекало к ней Бьюмонта. А он уж очень много думал о ней, — это было слишком видно. Послушав два — три раза ее рассказы о Кирсановых, он в четвертый раз уже сказал...
Девушка, которую он назвал своей сестрою, с первого взгляда
показалась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее смугловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными,
светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
Внешняя сторона жизни никогда не рисовалась
светлой в наших фантазиях, обреченные на бой с чудовищною силою, успех нам
казался почти невозможным.
…Неизвестность и бездействие убивали меня. Почти никого из друзей не было в городе, узнать решительно нельзя было ничего.
Казалось, полиция забыла или обошла меня. Очень, очень было скучно. Но когда все небо заволокло серыми тучами и длинная ночь ссылки и тюрьмы приближалась,
светлый луч сошел на меня.
Первое следствие этих открытий было отдаление от моего отца — за сцены, о которых я говорил. Я их видел и прежде, но мне
казалось, что это в совершенном порядке; я так привык, что всё в доме, не исключая Сенатора, боялось моего отца, что он всем делал замечания, что не находил этого странным. Теперь я стал иначе понимать дело, и мысль, что доля всего выносится за меня, заволакивала иной раз темным и тяжелым облаком
светлую, детскую фантазию.
А. И. Герцена.)] середь полной, восторженной любви пробиваются горькие звуки досады на себя, раскаяния, немой укор Р. гложет сердце, мутит
светлое чувство, я
казался себе лгуном, а ведь я не лгал.
То был высокий, худой и,
кажется, чахоточный человек, с бледным, осунувшимся лицом и
светлыми, желтоватыми волосами на голове.
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а Святая — поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему; на дорогах появились лужи; вершины пригорков стали обнажаться; наконец прилетели скворцы и населили на конном дворе все скворешницы. И в доме сделалось
светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом комнаты заглянула весна. Так бы,
кажется, и улетел далеко-далеко на волю!