Неточные совпадения
Когда половой все еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился посмотреть город, которым был, как
казалось, удовлетворен, ибо нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на
деревянных.
Вид оживляли две бабы, которые, картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, брели по колени в пруде, влача за два
деревянные кляча изорванный бредень, где видны были два запутавшиеся рака и блестела попавшаяся плотва; бабы,
казалось, были между собою в ссоре и за что-то перебранивались.
Деревня
показалась ему довольно велика; два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся
деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, — дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
Местами эти дома
казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых
деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живости.
Потом
показались трубки —
деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно выигранный, кисет, вышитый какою-то графинею, где-то на почтовой станции влюбившеюся в него по уши, у которой ручки, по словам его, были самой субдительной сюперфлю, [Суперфлю — (от фр. superflu) — рохля, кисляй.
Эта новость так
показалась странною, что все остановились с каким-то
деревянным, глупо-вопросительным выражением.
Клим смотрел на каменные дома, построенные Варавкой за двадцать пять лет, таких домов было десятка три, в старом,
деревянном городе они выступали резко, как заплаты на изношенном кафтане, и
казалось, что они только уродуют своеобразно красивый городок, обиталище чистенького и влюбленного в прошлое историка Козлова.
Улица была типично московская,
деревянная, а этот недавно оштукатуренный особняк
казался туго накрахмаленным щеголем, как бы случайно попавшим в ряд стареньких, пестрых домиков.
Несколько секунд Клим не понимал видимого. Ему
показалось, что голубое пятно неба, вздрогнув, толкнуло стену и, увеличиваясь над нею, начало давить, опрокидывать ее. Жерди серой
деревянной клетки, в которую было заключено огромное здание, закачались, медленно и как бы неохотно наклоняясь в сторону Клима, обнажая стену, увлекая ее за собою; был слышен скрип, треск и глухая, частая дробь кирпича, падавшего на стремянки.
Часов в 11 приехали баниосы с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых
деревянных ящиках, а ящики поставлены были на
деревянных же подставках, похожих на носилки с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам
кажется неуважительно поставить подарок на пол. На каждом ящике положены были свертки бумаги, опять с символом «прилипчивости».
— Вы,
кажется, не знакомы? — лепетал Игнатий Львович, походивший в своем фраке на
деревянного манекена. — Пани Марина, это Сергей Александрыч Привалов… рекомендую. Прекрасный молодой человек, которого ты непременно полюбишь… Его нельзя не полюбить!
Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно
деревянные, руки, и кричит встречным: «Прррава держи!», то картина бывает внушительная, и
кажется, что едет не человек, а языческий бог.
Михей Зотыч лежал у себя в горнице на старой
деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное — точно весь выцвел. В лице не было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза
казались больше.
Нотариус оседлал нос очками, придвинул бумагу к самой свече и прочел ее до конца с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся перечитывать с самого начала. Эта деловая медленность начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым человеком!
Кажется, взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то
деревянным голосом...
Коротко остриженные волосы, накрахмаленное жабо, долгополый гороховый сюртук со множеством, воротничков, кислое выражение лица, что-то резкое и вместе равнодушное в обращении, произношение сквозь зубы,
деревянный внезапный хохот, отсутствие улыбки, исключительно политический и политико-экономический разговор, страсть к кровавым ростбифам и портвейну — все в нем так и веяло Великобританией; весь он
казался пропитан ее духом.
Когда
показались первые домики, Нюрочка превратилась вся в одно внимание. Экипаж покатился очень быстро по широкой улице прямо к церкви. За церковью открывалась большая площадь с двумя рядами
деревянных лавчонок посредине. Одною стороною площадь подходила к закопченной кирпичной стене фабрики, а с другой ее окружили каменные дома с зелеными крышами. К одному из таких домов экипаж и повернул, а потом с грохотом въехал на мощеный широкий двор. На звон дорожного колокольчика выскочил Илюшка Рачитель.
На лай собачонки, которая продолжала завывать, глядя на отворенные ворота дворика, в сенных дверях щелкнула
деревянная задвижка, и на пороге
показался высокий худой мужик в одном белье.
С душевной болью, со злостью и с отвращением к себе, и к Любке и,
кажется, ко всему миру, бросился Лихонин, не раздеваясь, на
деревянный кособокий пролежанный диван и от жгучего стыда даже заскрежетал зубами.
Некоторые родники были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у ее подошвы, некоторые находились на косогорах и были обделаны
деревянными срубами с крышей; в срубы были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной водою, что
казались пустыми; вода по всей колоде переливалась через край, падая по бокам стеклянною бахромой.
Крыт был дом соломой под щетку и издали
казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели на площадь и, вследствие осевшей на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота вели в громадный темный двор, в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою
деревянный помост.
Произнося эту филиппику, Лузгин столь искренно негодовал на Петербург, что и мне самому вдруг начало
казаться, что в руках у меня какая-то слизь, и перед глазами
деревянные люди на пружинах ходят.
Все здесь было как-то не по ней: общество
казалось тяжелым и неуклюжим; в домах все смотрело неопрятно; грязные улицы и
деревянные тротуары наводили уныние; танцевальные вечера, которые изредка назначались в «благородном» собрании, отличались безвкусием, доходившим до безобразия…
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими
деревянными домиками, в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг
показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки стоял посиневший от холода солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
«Ах, скверно!» подумал Калугин, испытывая какое-то неприятное чувство, и ему тоже пришло предчувствие, т. е. мысль очень обыкновенная — мысль о смерти. Но Калугин был не штабс-капитан Михайлов, он был самолюбив и одарен
деревянными нервами, то, что называют, храбр, одним словом. — Он не поддался первому чувству и стал ободрять себя. Вспомнил про одного адъютанта,
кажется, Наполеона, который, передав приказание, марш-марш, с окровавленной головой подскакал к Наполеону.
В диванной, куда нас провел Фока и где он постлал нам постель,
казалось, все — зеркало, ширмы, старый
деревянный образ, каждая неровность стены, оклеенной белой бумагой, — все говорило про страдания, про смерть, про то, чего уже больше никогда не будет.
Уже первая строфа
казалась ему
деревянной (хотя в этом ему не хотелось окончательно сознаться перед самим собой...
Не помню только, где впервые раздался этот ужасный крик: в залах ли, или,
кажется, кто-то вбежал с лестницы из передней, но вслед за тем наступила такая тревога, что и рассказать не возьмусь. Больше половины собравшейся на бал публики были из Заречья — владетели тамошних
деревянных домов или их обитатели. Бросились к окнам, мигом раздвинули гардины, сорвали шторы. Заречье пылало. Правда, пожар только еще начался, но пылало в трех совершенно разных местах, — это-то и испугало.
На всем теле его остались один только
деревянный крест с ладонкой и кандалы, в которые,
кажется, он бы теперь мог продеть иссохшую ногу.
На обе руки он навязывал наручники, а на голове, на самом лбу, прикреплял перевязкой какой-то
деревянный ящичек, так что
казалось, изо лба Исая Фомича выходит какой-то смешной рог.
Он чувствовал, что товарищи презирают его, хотят позабавиться над ним, и смотрел на них скучно ожидающими глазами; лицо у него становилось
деревянным, но,
казалось, оно говорит...
Остропестро выставляло из-под кустов свои колючие пурпуровые головки. В стороне стоял
деревянный дом, маленький, серенький, в одно жилье, с широкою обеденкою в сад. Он
казался милым и уютным. А за ним виднелась часть огорода. Там качались сухие коробочки мака да беложелтые крупные чепчики ромашки, желтые головки подсолнечника никли перед увяданием и между полезными зелиями поднимались зонтики: белые у кокорыша и бледнопурпуровые у цикутного аистника, цвели светложелтые лютики да невысокие молочаи.
И сам
деревянный флигель, нижний этаж которого был занят «Федосьиными покровами», тоже,
казалось, не особенно дружелюбно, смотрел на нового жильца своими слезившимися окнами…
Тут
деревянная чаша, которая стояла на скамье в переднем углу, с громом полетела на пол. Все взоры обратились на молчаливого проезжего: глаза его сверкали, ужасная бледность покрывала лицо, губы дрожали;
казалось, он хотел одним взглядом превратить в прах рыжего земского.
Мы вышли из западни. И без того душный воздух был теперь наполнен густыми клубами динамитных паров и пылью. Лампы погасли. Мы очутились в полном мраке. Выйдя из западни, мы ощутили только одно — глубокую, густую темь. Эта темь была так густа, что осенняя ночь в сравнении с ней
казалась сумерками. Дышалось тяжело. Ощупью, по колено в воде, стараясь не сбиться с
деревянной настилки, мы пошли к камере. Я попробовал зажечь спичку, но она погасла. Пришлось ожидать, пока вентилятор очистит воздух.
Слова «наплет, валек и
деревянная баба» Ольге Федотовне до того
казались смешными и до того ей нравились, что она усвоила их себе в поговорку и применяла ко всякой комнатной новобранке, неискусно принимавшейся за свою новую должность.
Когда они стояли в своей мочальной сбруе,
казалось, что каждую из них достаточно только толкнуть, и она сейчас же повалится и будет лежать, подняв ноги, как
деревянная скамейка, но это только так
казалось.
Ею было восстановлено множество обедневших обителей; много мощей ее средствами были переложены из скромных
деревянных гробниц в дорогие серебряные раки, и в этом,
кажется, и заключалась вся ее христианская добродетель.
Центром этой группы был Неуважай-Корыто. Это был сухой и длинный человек, с длинными руками и длинным же носом. Мне
показалось, что передо мною стоит громадных размеров дятел, который долбит носом в дерево и постепенно приходит в
деревянный экстаз от звуков собственного долбления."Да, этот человек, если примется снимать пенки, он сделает это… чисто!"думалось мне, покуда я разглядывал его.
— Посмотри, Егор! — сказал Рославлев, — мне
показалось, что молния осветила вон там в стороне
деревянный крест. Это должна быть могила Терентьича — видишь? прямо за этой сосной?
Посреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая
деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему,
казалось, принадлежал к духовному званию.
В другой раз пришел я напиться квасу или воды в особенную комнату, которая называлась квасною; там бросился мне в глаза простой
деревянный стол, который прежде, вероятно, я видал много раз, не замечая его, но теперь он был выскоблен заново и
казался необыкновенно чистым и белым: в одно мгновение представился мне такого же вида липовый стол, всегда блиставший белизной и гладкостью, принадлежавший некогда моей бабушке, а потом стоявший в комнате у моей тетки, в котором хранились разные безделушки, драгоценные для дитяти: узелки с тыквенными, арбузными и дынными семенами, из которых тетка моя делала чудные корзиночки и подносики, мешочки с рожковыми зернами, с раковыми жерновками, а всего более большой игольник, в котором вместе с иголками хранились крючки для удочек, изредка выдаваемые мне бабушкой; все это, бывало, я рассматривал с восхищением, с напряженным любопытством, едва переводя дыхание…
Арефа отыскал постоялый, отдохнул, а утром пошел на господский двор, чтобы объявиться Гарусову. Двор стоял на берегу пруда и был обнесен высоким тыном, как острог. У ворот стояли заводские пристава и пускали во двор по допросу: кто, откуда, зачем? У
деревянного крыльца толпилась кучка рабочих, ожидавших выхода самого, и Арефа примкнул к ним. Скоро
показался и сам… Арефа, как глянул, так и обомлел: это был ехавший с ним вершник.
Между слобожанами и атаманом велись какие-то переговоры, а потом на
деревянной церкви в Служней слободе раздался трезвон, и
показался церковный ход с попом Мироном во главе.
Вадим вздрогнул, не зная сам тому причины; — он обернулся в ту сторону, где
деревянный мост
показывался между кустов и где дорога желтея терялась за холмами; — там серая пыль клубилась вслед за простою кибиткой;..
Тихо наплыли мы на спящую рыбу, которая
показалась мне толстою и длинною
деревянною плахою или вершиной бревна, лежащего на дне.
Серый
деревянный трактир Вавилова, с кривой крышей, поросшей мхом, оперся на одну из кирпичных стен завода и
казался большим паразитом, присосавшимся к ней.
Напились чаю, потом пообедали, но никому кусок в рот не шел. Метелкин выглядывал с почтительной грустью. Спирька сидел как приговоренный; сам Флегонт Флегонтович постоянно подбегал к окошку на малейший стук и осторожно выглядывал из-за косяка. Один Гаврила Иванович не испытывал,
кажется, никакого волнения и сосредоточенно ел за четверых, облизывая свою крашеную
деревянную ложку.
Внутри был большой, темный
деревянный ящик, ключ торчал в скважине и щелкнул,
казалось, прежде, чем девушка схватила его. В тот же момент толстая бумажная пачка подтолкнула крышку ящика, и град пожелтевших писем разлетелся под ногами Аяна.
Он поспешно отошел к крылосу, развернул книгу и, чтобы более ободрить себя, начал читать самым громким голосом. Голос его поразил церковные
деревянные стены, давно молчаливые и оглохлые. Одиноко, без эха, сыпался он густым басом в совершенно мертвой тишине и
казался несколько диким даже самому чтецу.
У старого Тойона
показались на глазах слезы, и Макар увидел, что чашки весов колыхнулись и
деревянная приподнялась, а золотая опустилась.