Неточные совпадения
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой
из тени в свет и снова
в тень. Шел и думал, что можно было не учиться
в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях
в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах.
В голове, как медные пятаки
в кармане пальто, болтались, позванивали
в такт шагам слова...
В полосах
света из магазинов слова звучали как будто тише, а
в тени — яснее, храбрее.
В темноте рисовались ей какие-то пятна, чернее самой темноты. Пробегали, волнуясь, какие-то
тени по слабому
свету окон. Но она не пугалась; нервы были убиты, и она не замерла бы от ужаса, если б
из угла встало перед ней привидение, или вкрался бы вор, или убийца
в комнату, не смутилась бы, если б ей сказали, что она не встанет более.
Но вот на востоке стала разгораться заря, и комета пропала. Ночные
тени в лесу исчезли; по всей земле разлился серовато-синий
свет утра. И вдруг яркие солнечные лучи вырвались из-под горизонта и разом осветили все море.
Воспитанные на чистом воздухе,
в тени своих садовых яблонь, они знание
света и жизни почерпают
из книжек.
Огромный огненный месяц величественно стал
в это время вырезываться
из земли. Еще половина его была под землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного
света. Пруд тронулся искрами.
Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени.
В одном
из глухих, темных дворов
свет из окон почти не проникал, а по двору двигались неясные
тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань…
Не заключайте, пожалуйста,
из этого ворчанья, чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь Катоном, — далеко от всего этого: всегда шалил, дурил и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил это стихами ко мне; но при всей моей готовности к разгулу с ним хотелось, чтобы он не переступал некоторых границ и не профанировал себя, если можно так выразиться, сближением с людьми, которые, по их положению
в свете, могли волею и неволею набрасывать на него некоторого рода
тень.
В тени кареты накрыли нам стол, составленный
из досок, утвержденных на двух отрубках дерева, принесли скамеек с мельницы, и у нас устроился такой обед, которого вкуснее и веселее, как мне казалось тогда, не может быть на
свете.
Во главе первых
в Москве стояли «Московский телеграф», «Зритель» Давыдова, «
Свет и
тени» Пушкарева, ежемесячная «Русская мысль», «Русские ведомости», которые со страхом печатали Щедрина, писавшего сказки и басни, как Эзоп, и корреспонденции
из Берлина Иоллоса, описывавшего под видом заграничной жизни русскую, сюда еще можно было причислить «Русский курьер», когда он был под редакцией
В.А. Гольцева, и впоследствии газету «Курьер».
Тихими ночами мне больше нравилось ходить по городу,
из улицы
в улицу, забираясь
в самые глухие углы. Бывало, идешь — точно на крыльях несешься; один, как луна
в небе; перед тобою ползет твоя
тень, гасит искры
света на снегу, смешно тычется
в тумбы,
в заборы. Посредине улицы шагает ночной сторож, с трещоткой
в руках,
в тяжелом тулупе, рядом с ним — трясется собака.
Над столом висит лампа, за углом печи — другая. Они дают мало
света,
в углах мастерской сошлись густые
тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры.
В плоских серых пятнах, на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли
из раскрашенных одежд,
из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку, висят там на крючках,
в облачке дыма, и синевато поблескивают.
Просидела она почти до полуночи, и Кожемякину жалко было прощаться с нею. А когда она ушла, он вспомнил Марфу, сердце его, снова охваченное страхом, трепетно забилось, внушая мысль о смерти, стерегущей его где-то близко, — здесь,
в одном
из углов, где безмолвно слились
тени, за кроватью, над головой, — он спрыгнул на пол, метнулся к
свету и — упал, задыхаясь.
Заходила ли эта женщина
в сырую утреннюю
тень, падавшую от дома, выходила ли она на средину двора, освещенного радостным молодым
светом, и вся стройная фигура ее
в яркой одежде блистала на солнце и клала черную
тень, — он одинаково боялся потерять хоть одно
из ее движений.
В это время подошел пассажирский поезд. Он на минуту остановился; темные фигуры вышли на другом конце платформы и пошли куда-то
в темноту вдоль полотна. Поезд двинулся далее.
Свет из окон полз по платформе полосами. Какие-то китайские
тени мелькали
в окнах, проносились и исчезали.
Из вагонов третьего класса несся заглушённый шум, обрывки песен, гармония. За поездом осталась полоска отвратительного аммиачного запаха…
Из сада смотрели, как занимался дом. Еще темнота была, и широкий двор смутно двигался, гудел ровно и сильно — еще понаехали с телегами деревни; засветлело, но не
в доме, куда смотрели, а со стороны служб: там для
света подожгли сарайчик, и слышно было, как мечутся разбуженные куры и поет сбившийся с часов петух. Но не яснее стали
тени во дворе, и только прибавилось шуму: ломали для проезда ограду.
— Сальная свеча, горящая на столе, озаряла ее невинный открытый лоб и одну щеку, на которой, пристально вглядываясь, можно было бы различить мелкий золотой пушок; остальная часть лица ее была покрыта густой
тенью; и только когда она поднимала большие глаза свои, то иногда две искры
света отделялись
в темноте; это лицо было одно
из тех, какие мы видим во сне редко, а наяву почти никогда.
И с внезапной острой тоскою
в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый, черный, выхваченный
из циферблата час. Только
тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там
в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить
свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся
в кости, тянул бледную голову
из каждой поры тела.
В это время
из кухонной двери вырвалась яркая полоса
света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и
в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной
тенью и сделало его еще лучше.
И вот, когда наступила ночь и луна поднялась над Силоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной синевой
теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа
из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо
в доме. Сестра ровно дышала у стены, на полу. Только снаружи,
в придорожных кустах, сухо и страстно кричали цикады, и кровь толчками шумела
в ушах. Решетка окна, вырисованная лунным
светом, четко и косо лежала на полу.
— Уж он оседлан-с, — проговорил казачок Надежды Алексеевны, выступая
из тени сада
в полосу
света, падавшую на террасу.
Заранее вытаращив глазенки и затаив дыхание, дети чинно, по паре, входили
в ярко освещенную залу и тихо обходили сверкающую елку. Она бросала сильный
свет, без
теней, на их лица с округлившимися глазами и губками. Минуту царила тишина глубокого очарования, сразу сменившаяся хором восторженных восклицаний. Одна
из девочек не
в силах была овладеть охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькая косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам.
Мутное пятно
в одно мгновение приблизилось, разрослось, весь туман вокруг сразу засиял золотым дымным
светом, чья-то огромная
тень заметалась
в освещенном пространстве, и
из темноты вдруг вынырнул маленький человек с жестяным фонарем
в руках.
Весь мир, казалось, состоял только
из черных силуэтов и бродивших белых
теней, а Огнев, наблюдавший туман
в лунный августовский вечер чуть ли не первый раз
в жизни, думал, что он видит не природу, а декорацию, где неумелые пиротехники, желая осветить сад белым бенгальским огнем, засели под кусты и вместе со
светом напустили
в воздух и белого дыма.
Было ли это днем, — Елене казалось, что
свет бесстыден и заглядывает
в щели из-за занавеса острыми лучами, и смеется. Вечером безокие
тени из углов смотрели на нее и зыбко двигались, и эти их движения, которые производились трепетавшим
светом свеч, казались Елене беззвучным смехом над ней. Страшно было думать об этом беззвучном смехе, и напрасно убеждала себя Елена, что это обыкновенные неживые и незначительные
тени, — их вздрагивание намекало на чуждую, недолжную, издевающуюся жизнь.
Мы должны, пока имеем тело, оставаться
в жилище, приуготованном нам доброй сестрой душой» (Enn. II, Lib. IX, cap. 18).], — от
света, эманирующего
из «Εν Плотина, на землю ложатся преимущественно
тени.
Катя встала, на голое тело надела легкое платье
из чадры и босиком вышла
в сад. Тихо было и сухо, мягкий воздух ласково приникал к голым рукам и плечам. Как тихо! Как тихо!.. Месяц закрылся небольшим облачком, долина оделась сумраком, а горы кругом светились голубовато-серебристым
светом. Вдали ярко забелела стена дачи, — одной, потом другой. Опять осветилась долина и засияла тем же сухим, серебристым
светом, а
тень уходила через горы вдаль.
В черных кустах сирени трещали сверчки.
Вообще, никто
из смертных, по нашему мнению, не обнаруживал
в своем характере таких контрастов
света и
тени, как император Павел I.
Сидела она и думала о том, как хорошо жить на
свете и как хорошо она сделала, что ушла
из вуза сюда,
в кипящую жизнь. И думала еще о бледном парне с суровым и энергическим лицом. Именно таким всегда представлялся ей
в идеале настоящий рабочий-пролетарий. Раньше она радостно была влюблена во всех почти парней, с которыми сталкивалась тут на заводе, — и
в Камышова, и
в Юрку, и даже
в Шурку Щурова. Теперь они все отступили
в тень перед Афанасием Ведерниковым.
Незнакомец на минуту вышел из-под
тени арки. Лунный
свет ударил ему
в лицо. Он как бы боязливо попятился и снова скрылся
в тени.
Весь он, от края до края, куда только хватало зрение, был густо запружен всякого рода телегами, кибитками, фургонами, арбами, колымагами, около которых толпились темные и белые лошади, рогатые волы, суетились люди, сновали во все стороны черные, длиннополые послушники; по возам, по головам людей и лошадей двигались
тени и полосы
света, бросаемые
из окон, — и все это
в густых сумерках принимало самые причудливые, капризные формы: то поднятые оглобли вытягивались до неба, то на морде лошади показывались огненные глаза, то у послушника вырастали черные крылья…
Он поглядел на полосу берез с их неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы всё это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя
в этой жизни. И эти березы с их
светом и
тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел
из сарая и стал ходить.
Захватив папирос и все так же не глядя на жену, Юрий Михайлович вышел
из спальни
в тихий
свет пустых и неубранных комнат, еще хранивших
в углах ночные
тени.
Я выехал
из Китая
в Сурат на английском пароходе, обошедшем вокруг
света. По пути мы пристали к восточному берегу острова Суматры, чтобы набрать воды.
В полдень мы сошли на землю и сели на берегу моря
в тени кокосовых пальм, недалеко от деревни жителей острова. Нас сидело несколько человек
из различных земель.