Неточные совпадения
Направо
идет высокий холм с отлогим берегом, который так и манит взойти на него
по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря на запрещение японцев. За ним тянется ряд низеньких, капризно брошенных холмов, из-за которых глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за детей. Далее пролив, теряющийся в море;
по светлой
поверхности пролива чернеют разбросанные камни. На последнем плане синеет мыс Номо.
Плавание в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом;
по меридиану уже
идти было нельзя: диагональ отводила нас в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь в поту, одетый в прюнелевые ботинки, но,
по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями начали реять над
поверхностью воды летучие рыбы.
Путь А.И. Мерзлякова начинался от фанзы удэгейца Сиу Ху и
шел прямо на восток, пересекая несколько маленьких перевальчиков. Перейдя речку Хуля, он повернул к северо-востоку, затем пересек еще одну реку — Шооми (в верховьях) — и через 3 суток вышел на реку Кулумбе. Здесь, около скалы Мафа, он где-то видел выходы каменного угля на
поверхность. После перевала
по другой безымянной горной речке он пришел на реку Найну, прямо к корейским фанзам.
Истомленный зноем охотник, распахнув насоренную
поверхность воды кожаным картузом своим, может утолить жажду и прохладить раскаленную солнцем голову… беды никакой не будет: он
пойдет опять ходить
по болотам и разгорится пуще прежнего.
Солнце… это не было наше, равномерно распределенное
по зеркальной
поверхности мостовых солнце: это были какие-то живые осколки, непрестанно прыгающие пятна, от которых слепли глаза, голова
шла кругом.
Начало координат во всей этой истории — конечно, Древний Дом. Из этой точки — оси Х-ов, Y-ов, Z-ов, на которых для меня с недавнего времени построен весь мир.
По оси Х-ов (Проспекту 59‑му) я
шел пешком к началу координат. Во мне — пестрым вихрем вчерашнее: опрокинутые дома и люди, мучительно-посторонние руки, сверкающие ножницы, остро-капающие капли из умывальника — так было, было однажды. И все это, разрывая мясо, стремительно крутится там — за расплавленной от огня
поверхностью, где «душа».
Рыба имеет болезни, которые часто обнаруживаются черными пятнами
по всему телу; если эти пятна находятся только на
поверхности кожи, то рыба переносит их благополучно, но если чернота
пойдет вглубь и коснется внутренних органов — рыба умирает.
В этот день я смотрел из окна чертежной на белый пустой парк, и вдруг мне показалось, что в глубине аллеи я вижу Урманова. Он
шел по цельному снегу и остановился у одной скамейки. Я быстро схватил в вестибюле шляпу и выбежал. Пробежав до половины аллеи, я увидел глубокий след, уходивший в сторону Ивановского грота. Никого не было видно, кругом лежал снег, чистый, нетронутый. Лишь кое-где виднелись оттиски вороньих лапок, да обломавшиеся от снега черные веточки пестрили белую
поверхность темными черточками.
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал
по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел
идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на
поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Я убедился, что вода уже подмыла земляную
поверхность этого болота, избитого окнами, или прососами, и что рано или поздно оно все превратится в пловучие острова, а вода займет его место до самого того возвышения,
по которому я
шел.
За несколько миль от того места, где он
шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался
по поверхности озера.
Под конец он уже перестал кричать и только дышал часто-часто. И когда опять разверзла небо черная молния, ничего не было видно на
поверхности болота. Как я
шел по колеблющимся, булькающим, вонючим трясинам, как залезал
по пояс в речонки, как, наконец, добрел до стога и как меня под утро нашел слышавший мои выстрелы бурцевский Иван, не стоит а говорить…
Тут, точно
по назначенной черте, к югу
идут уже рыжики зеленовато-синие, имеющие
поверхность шероховатую, как будто засохшую, хотя корень и шляпка гриба в изломе точно так же красны и сочны.
Был одиннадцатый час утра. Солнце ярко светило с безоблачного неба, отражавшегося в гладкой
поверхности чудного озера, на берегу которого стоял монастырь. Свежая травка и листва деревьев блестели как-то особенно ярко. В маленькой ближайшей роще,
по направлению к которой
шла княжна, пели пташки.
Погода была восхитительная, буря стихла, и пароход
шел по зеркальной
поверхности моря.
Мы, бывало, смотрим, как он привезет откуда-нибудь старую картину, и видим темноватую ровную
поверхность, на которой все колера как-то мирно стушевались и сгладились во что-то неразборчивое, но гармоническое, под слоем потемневшего лака; но вот
по этой картине проехала губка, напитанная скипидаром; остеклившийся лак
пошел сворачиваться, проползли грязные потоки, и все тоны той же самой картины зашевелились, изменились и, кажется, пришли в беспорядок.
Тения их поблагодарила, а разбойники взяли из-под корня старого дерева
по большой светящей гнилушке и
пошли через темную чащу и привели Тению на кладбище к тому месту, где в темном рве, среди каменной осыпи, была не то человеческая могила, не то дождевой просос или рытвина, а когда разбойники стали водить над
поверхностью его светящеюся гнилушкой, то и они, и Тения стали различать что-то едва заметное и не имеющее ни формы, ни вида, но страшное.