Неточные совпадения
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на
край леса, он увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного
поля и
за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого
края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в
поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова,
за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Это полусказочное впечатление тихого, но могучего хоровода осталось у Самгина почти на все время его жизни в странном городе, построенном на
краю бесплодного, печального
поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и —
за невидимой Окой — «Дятловы горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на
пол, сдвинула вещи со стола на один его
край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал
пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
А в этом
краю никто и не знал, что
за луна такая, — все называли ее месяцем. Она как-то добродушно, во все глаза смотрела на деревни и
поле и очень походила на медный вычищенный таз.
Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в
краю нашем
за неслыханное чудо почесться может); к женскому же
полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая. [Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает. (Прим. А. С. Пушкина.)]
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного
краю, в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали,
за службами, бежал по направлению к
полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос
за прислугой.
Прижимаясь к теплому боку нахлебника, я смотрел вместе с ним сквозь черные сучья яблонь на красное небо, следил
за полетами хлопотливых чечеток, видел, как щеглята треплют маковки сухого репья, добывая его терпкие зерна, как с
поля тянутся мохнатые сизые облака с багряными
краями, а под облаками тяжело летят вороны ко гнездам, на кладбище. Всё было хорошо и как-то особенно — не по-всегдашнему — понятно и близко.
Старик трясся в возбуждении, ноги у него плясали и шаркали по
полу, а руки изломанно хватались
за кисти халата,
за ворот и
край стола, дёргали скатерть, задевали гостя.
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует,
за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой.
За воротами в
поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял на
краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
Итак, и Феденька, и Навозный
край зажили на славу, проклиная либералов
за то, что они своим буйством накликали на
край различные бедствия. Сложилась даже легенда, что бедствия не прекратятся, покуда в городе существует хоть один либерал, и что только тогда, когда Феденька окончательно разорит гнездо нечестия, можно будет не страховать имуществ, не удобрять
полей, не сеять, не пахать, не жать, а только наполнять житницы…
Меня всегда терзает зависть, когда я вижу людей, занятых чем-нибудь, имеющих дело, которое их поглощает… а потому я уже был совершенно не в духе, когда появился на дороге новый товарищ, стройный юноша, в толстой блузе, в серой шляпе с огромными
полями, с котомкой
за плечами и с трубкой в зубах; он сел под тень того же дерева; садясь, он дотронулся до
края шляпы; когда я ему откланялся, он снял свою шляпу совсем и стал обтирать пот с лица и с прекрасных каштановых волос.
Долинский сделал шаг вперед и поднял с пыльной дороги небольшую серую птичку,
за ножку которой волокся пук завялой полевой травы и не давал ей ни хода, ни
полета. Дорушка взяла из рук Долинского птичку, села на дернистый
край дорожки и стала распутывать сбившуюся траву. Птичка с сомлевшей ножкой тихо лежала на белой руке Доры и смотрела на нее своими круглыми, черными глазками.
Не хочется думать о нем, — я смотрю в
поле: на
краю его синий лес, а
за ним, под горою, течет Волга, могучая река, — точно она сквозь душу твою широко течет, спокойно смывая отжившее.
Цирельман и его жена Этля — старая не по летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили на
краю местечка, снимая угол у вдовы сапожника, которая, в свою очередь, нанимала
за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада. В огромной и пустой, как сарай, комнате, вымазанной голубой известкой, стояли прямо на земляном
полу не отгороженные никакими занавесками две кровати: у одной стены помещалась вдова с четырехлетней девочкой, а у другой — Цирельман с женой.
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее
поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется
за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Правеж чернобылью порос, от бани следов не осталось, после Нифонтова пожара Миршень давно обстроилась и потом еще не один раз после пожаров перестраивалась, но до сих пор кто из церкви ни пойдет, кто с базару ни посмотрит, кто ни глянет из ворот, у всякого что бельмы на глазах
за речкой Орехово
поле, под селом Рязановы пожни, а по
краю небосклона Тимохин бор.
На картине, висевшей на аршин выше головы Дуни, действительно была изображена деревня… Маленькая убогая деревенька приютилась на
краю поля… А
за нею синел густой непроходимой стеной лес… Любимый лес Дуни!
Конец спустившегося одеяла задел
за лежавший на
полу колокольчик, и тот, медленно дребезжа о
края язычком, покатился по
полу. Вот он описал полукруг и все стихло, и снова нигде ни дыхания, ни звука, и только слышно Висленеву, как крепко ударяет сердце в его груди; он слегка разомкнул ресницы и видит — темно.
— Игорь… Дорогой друг мой… Еще раз прошу, оставь меня… Я не могу ехать с тобой… Это вызывает такие адские муки в раненом плече!.. Каждый шаг лошади, каждое сотрясение… Горя… Добрый, славный Горя, поезжай один… Наш венгерец домчит тебя быстро до окопов… Довези меня только хотя бы до того здания или до рощи, которые мы видели при свете на
краю поля… Потом, утром ты приедешь
за мной снова… Да, Горя, так надо… Ты должен так поступить…
Аптека находится почти у
края города, так что аптекарше далеко видно
поле… Она видит, как мало-помалу белеет восточный
край неба, как он потом багровеет, словно от большого пожара. Неожиданно из-за отдаленного кустарника выползает большая, широколицая луна. Она красна (вообще луна, вылезая из-за кустов, всегда почему-то бывает ужасно сконфужена).
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Новодевичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через
поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл
край солнца из-за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, всё заиграло в радостном свете, — Пьер почувствовал новое, неиспытанное чувство радости и крепости жизни.
Чрез минуту он был, однако, открыт: мы нашли его скорячившимся на
полу у угла стола. Он сидел, крепко обхватив столовую ножку руками и ногами, а зубами держался
за край обшитого галунами и бахромою красного сукна, которым был покрыт этот стол.
Глашу это передернуло, она судорожно схватила свою тарелку, сильно ударила ее об
край стола, и когда рассыпавшиеся черепки зазвенели по
полу, она нервно вскочила с дрожащими губами из-за стола, перебежала комнату и бросилась, не слыша под собою земли, домой.