Неточные совпадения
Хлестаков (
защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Стремов, увлекши за собой некоторых
других членов, вдруг перешел на сторону Алексея Александровича и с жаром не только
защищал приведение в действие мер, предлагаемых Карениным, но и предлагал
другие крайние в том же духе.
Вронский
защищал Михайлова, но в глубине души он верил этому, потому что, по его понятию, человек
другого, низшего мира должен был завидовать.
— Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, — о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный
друг! — сказал опять драгунский капитан. — Господа! никто здесь его не
защищает? Никто? тем лучше! Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит…
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же не
защищать человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту бываем причиной несчастья
другого, даже и не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так было! Это было
другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь,
защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
— Это — безразлично: он будет нападать,
другие —
защищать — это не допускается! Что-с? Нет, я не глуп. Полемика? Знаю-с. Полемика — та же политика! Нет, уж извините! Если б не было политики — о чем же спорить? Прошу…
— Да, так. Вы — патриот, вы резко осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы работаете в банке, вы — будущий директор и даже возможный министр финансов будущей российской республики. У вас — имеется что
защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий
другой гражданин славного отечества нашего, я не лишен права открыть еще один трактир или дом терпимости. Но — я ничего не хочу открывать. Я — человек, который выпал из общества, — понимаете? Выпал из общества.
— Уж больно про него много нехорошего говорят: и пьяница-то, и картежник, и обирало, — говорила Марья Степановна,
защищая свой семейный очаг от вторжения иноплеменных. — Конечно, Витю он
защищает, так уж я его всячески ублаготворю… Только это все
другое, а не обед.
— Уверенный в вашем согласии, я уж знал бы, что вы за потерянные эти три тысячи, возвратясь, вопля не подымете, если бы почему-нибудь меня вместо Дмитрия Федоровича начальство заподозрило али с Дмитрием Федоровичем в товарищах; напротив, от
других защитили бы… А наследство получив, так и потом когда могли меня наградить, во всю следующую жизнь, потому что все же вы через меня наследство это получить изволили, а то, женимшись на Аграфене Александровне, вышел бы вам один только шиш.
Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «Боженьке», чтобы тот
защитил его, — понимаешь ли ты эту ахинею,
друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана!
Он устроил себе нечто вроде палатки, а на плечи набросил шинель. Старик таза поместился у подножия кедра, прикрывшись одеялом. Он взялся караулить бивак и поддерживать огонь всю ночь. Нарубив еловых веток, я разостлал на них свой мешок и устроился очень удобно. С одной стороны от ветра меня
защищала валежина, а с
другой — горел огонь.
Кто слепо веровал в высокое призвание
друзей своих, кто превозносил их с гордостью,
защищал их с ожесточением?
Между тем погода начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие порывы ветра подымали снег с земли. Воздух был наполнен снежной пылью, по реке кружились вихри. В одних местах ветром совершенно сдуло снег со льда, в
других, наоборот, намело большие сугробы. За день все сильно прозябли. Наша одежда износилась и уже не
защищала от холода.
Я всегда был слишком активным, слишком часто вмешивался в спор,
защищал одни идеи и нападал на
другие, не мог быть «объективным».
Устенька в отчаянии уходила в комнату мисс Дудль, чтоб отвести душу. Она только теперь в полную меру оценила эту простую, но твердую женщину, которая в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с семьей Стабровских и рассчитывала, что, в случае смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли быть свои дети. Но получилось
другое: деревянную англичанку без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и не думала ее
защищать.
Православие может держаться только свободой, только на почве свободы можно
защищать относительные преимущества православия перед католичеством и
другими вероисповеданиями.
Этот вопрос возбудил общее противоречие охотников, и некоторые энергически
защищали охоту за тетеревятами, но я, уважая вкусы
других, не могу изменить своего.
Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как и многие
другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего,
защищая грады твои и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и крови, вещая правду на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
Как-то в этот день маршрут затянулся, и на бивак мы встали совсем в сумерки. Остановились мы с правой стороны реки среди молодого ельника у подножья высокой скалы. Место мне показалось удобным: с одной стороны от ветра нас
защищал берег, с
другой — лес, с третьей — молодой ельник.
В самой середине нашего укрытия из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В
другое время я сделал бы вывод не в пользу нашего убежища, но теперь мы все были рады, что нашли тот «угол», о котором мечтали в открытом море и который, как нам казалось, мог
защитить нас.
— Ну и что ж такое? — говорил Белоярцев в
другом месте,
защищая какого-то мелкого газетного сотрудника, побиваемого маленьким путейским офицером. — Можно и сто раз смешнее написать, но что же в этом за цель? Он, например, написал: «свинья в ермолке», и смешно очень, а я напишу: «собака во фраке», и будет еще смешнее. Вот вам и весь ваш Гоголь; вот и весь его юмор!
Я вот теперь
защищаю его перед тобой; а он, может быть, в эту же минуту с
другою и смеется про себя… а я, я, низкая, бросила все и хожу по улицам, ищу его…
Он легкомысленный, ветреник; я его не
защищаю, но некоторые особенные обстоятельства требуют, чтоб он не только не оставлял теперь дома графини и некоторых
других связей, но, напротив, как можно чаще являлся туда.
Он как бы чувствует, что его уже не
защищает больше ни «глазок-смотрок», ни"колупание пальцем", ни та бесконечная сутолока, которой он с утра до вечера, в качестве истого хозяина-приобретателя, предавался и которая оправдывала его в его собственном мнении, а пожалуй, и в мнении
других.
Он чтит все союзы, но чтит не постольку, поскольку они
защищают его самого, а поскольку они ограждают
других.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей,
защищая свою пагубную власть над народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек.
Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
— Вот, милостивый государь, каким я, по неимуществу моему, грубостям подвержена, — сказала Музовкина, нисколько не конфузясь, — конечно, по-християнски я должна оставить это втуне, но не скрою от вас, что если бы не была я разлучена с
другом моим Федором Гаврилычем, то он, без сомнения,
защитил бы меня от напрасных обид…
— Выиграла я или не выиграла, это дело стороннее-с, а должна же я была за оскорбление моей чести вступиться, потому что
друга моего Федора Гаврилыча со мной нет, и следственно,
защитить меня, сироту, некому…
— Однако догадлив-таки Петр Иванович! — говорил один про кого-нибудь из участвовавших в этой драме: — сдал деревню Чумазому — и прав… ха-ха-ха! — Ну, да и Чумазому это дело не обойдется даром! — подхватывал
другой, — тут все канцелярские крысы добудут ребятишкам на молочишко… ха-ха-ха! — Выискивались и такие, которые даже в самой попытке
защищать закабаленных увидели вредный пример посягательства на освященные веками права на чужую собственность, чуть не потрясение основ.
Всю дорогу я с этими своими с новыми господами все на козлах на тарантасе, до самой Пензы едучи, сидел и думал: хорошо ли же это я сделал, что я офицера бил? ведь он присягу принимал, и на войне с саблею отечество
защищает, и сам государь ему, по его чину, может быть, «вы» говорит, а я, дурак, его так обидел!.. А потом это передумаю, начну
другое думать: куда теперь меня еще судьба определит; а в Пензе тогда была ярмарка, и улан мне говорит...
И тогда, ежели уже действительно сложные политические вопросы, между разумными представителями разумных созданий, должны решаться дракой, пускай бы подрались эти два солдата — один бы осаждал город,
другой бы
защищал его.
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть, и
другое чувство Лизы. На лице ее, до тех пор ясном, как летнее небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потупляла в землю, а сама, кажется, думала: «Вы несчастливы! может быть, обмануты… О, как бы я умела сделать вас счастливым! как бы берегла вас, как бы любила… я бы
защитила вас от самой судьбы, я бы…» и прочее.
Да; Санину было немножко совестно и стыдно… хотя, с
другой стороны, что же ему было сделать? Не оставлять же без наказания дерзости молодого офицера, не уподобиться же г-ну Клюберу? Он заступился за Джемму, он
защитил ее… Оно так; а все-таки у него скребло на душе, и было ему совестно, и даже стыдно.
Переживая процесс этого отгадывания, одни мечутся из угла в угол, а
другие (в том числе Глумов и я) даже делаются участниками преступлений, в надежде, что общий уголовный кодекс
защитит их от притязаний кодекса уголовно-политического.
Внезапно
другая сабля свистнула над головою князя. Матвей Хомяк прилетел господину на помощь. Завязался бой меж Хомяком и Серебряным. Опричники напали с голыми саблями на князя, но деревья и лом
защитили Никиту Романовича, не дали всем вдруг окружить его.
А
другой убил,
защищая от сладострастного тирана честь невесты, сестры, дочери.
Один убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков,
защищая свою свободу, жизнь, нередко умирая от голодной смерти; а
другой режет маленьких детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их теплую кровь, насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом.
В
другое время арестант, к которому относились эти слова, непременно отвечал бы на вызов и
защитил свою честь. Но теперь он скромно промолчал. «В самом деле, не все ж такие, как Куликов и А-в; покажи себя сначала…»
Согнувшись над ручьем, запертым в деревянную колоду, под стареньким, щелявым навесом, который не
защищал от снега и ветра, бабы полоскали белье; лица их налиты кровью, нащипаны морозом; мороз жжет мокрые пальцы, они не гнутся, из глаз текут слезы, а женщины неуемно гуторят, передавая
друг другу разные истории, относясь ко всем и ко всему с какой-то особенной храбростью.
— Ал раит, — повторил за
другими и Дыма как-то радостно. — Теперь выходи, Матвей, на середину и, главное,
защищай лицо. Он будет бить по носу и в губы. Я знаю его манеру…
Они говорят, что их власть, т. е. насилие, нужно для того, чтобы
защищать людей от каких-то
других или имеющих еще проявиться насильников.
Кроме того, оправдание насилия, употребленного над ближним для защиты
другого ближнего от худшего насилия, всегда неверно, потому что никогда при употреблении насилия против не совершившегося еще зла нельзя знать, какое зло будет больше — зло ли моего насилия, или того, от которого я хочу
защищать.
Вдруг один человек в Перми,
другой в Туле, третий в Москве, четвертый в Калуге объявляют, что они присягать не будут, и объясняют свой отказ все, не сговариваясь между собой, одним и тем же, тем, что по христианскому закону клятва запрещена, но что если бы клятва и не была запрещена, то они по духу христианского закона не могут обещаться совершать те дурные поступки, которые требуются от них в присяге, как-то: доносить на всех тех, которые будут нарушать интересы правительства,
защищать с оружием в руках свое правительство или нападать на врагов его.
Если даже и допустить то, что вследствие особенно невыгодно сложившихся для правительства обстоятельств, как, например, во Франции в 1870 году, какое-либо из правительств было бы свергнуто силою и власть перешла бы в
другие руки, то эта новая власть ни в каком случае не была бы менее угнетательной, чем прежняя, а всегда, напротив,
защищая себя от всех озлобленных свергнутых врагов, была бы более деспотична и жестока, чем прежняя, как это и было при всех революциях.
Он уже весь обрызган, грязь течёт у него по животу, который безобразно свисает до колен, человек прыгает по лужам, открыв круглый, как у сома, рот, и одной рукой машет перед лицом,
защищая глаза, а
другой подхватывает снизу живот свой, точно боясь потерять его.
— У мировых выступал! — с гордостью, дёрнув головой, сказал Тиунов. — Ходатайствовал за обиженных, как же! Теперь это запретили, не мне — персонально, — а всем вообще, кроме адвокатов со значками. Они же сами и устроили запрещение: выгодно ли им, ежели бы мы могли
друг друга сами
защищать? И вот опять — видите? И ещё: всех людей судят чиновники, ну, а разве может чиновник всякую натуру понять?
— Что ж делать,
друг мой! ведь я его не
защищаю. Действительно он, может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в эту самую минуту… Ах, брат Сережа, как это все меня беспокоит! И как бы это все могло уладиться, как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем, кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?
Их ханы: Нурали в Меньшой, Аблай в Средней и Эрали в Большой орде, один за
другим нападали на калмыков со всех сторон; и сии беглецы целый год должны были на пути своем беспрерывно сражаться,
защищая свои семейства от плена и стада от расхищения.
К тому же вы дурно начали их
защищать; да, если его любовь дала ему такие права, отчего же любовь
другого, искренняя, глубокая, не имеет никаких прав?