Неточные совпадения
В ужасе приподнялся он и сел на своей постели, каждое мгновение
замирая и мучаясь.
В темноте рисовались ей какие-то пятна, чернее самой темноты. Пробегали, волнуясь, какие-то тени по слабому свету окон. Но она не пугалась; нервы были убиты, и она не
замерла бы от
ужаса, если б из угла встало перед ней привидение, или вкрался бы вор, или убийца
в комнату, не смутилась бы, если б ей сказали, что она не встанет более.
Передонов взглянул и
замер от
ужаса. Та самая шляпа, от которой он было отделался, теперь была
в Варвариных руках, помятая, запыленная, едва хранящая следы былого великолепия. Он спросил, задыхаясь от
ужаса...
— Ты — убийца!.. — рыдая, вскричал Званцев. Но
в это время раздался звучный плеск воды, точно она ахнула от испуга или удивления. Фома вздрогнул и
замер. Потом взмыл опьяняющий, дикий вой женщин, полные
ужаса возгласы мужчин, и все фигуры на плоту
замерли, кто как стоял. Фома, глядя на воду, окаменел, — по воде к нему плыло что-то черное, окружая себя брызгами…
У Зарецкого сердце
замерло от
ужаса; он взглянул с отвращением на своих товарищей и замолчал. Весь отряд, приняв направо, потянулся лесом по узкой просеке, которая вывела их на чистое поле. Проехав верст десять, они стали опять встречать лесистые места и часу
в одиннадцатом утра остановились отдохнуть недалеко от села Карачарова
в густом сосновом лесу.
Замирая от
ужаса, оглянулся господин Голядкин назад: вся ярко освещенная лестница была унизана народом; любопытные глаза глядели на него отвсюду; сам Олсуфий Иванович председал на самой верхней площадке лестницы,
в своих покойных креслах, и внимательно, с сильным участием смотрел на все совершавшееся.
Обнажим их от покровов обыденности, дадим место сомнениям, поставим
в упор вопрос: кто вы такие? откуда? — и мы можем заранее сказать себе, что наше сердце
замрет от
ужаса при виде праха, который поднимется от одного сознательного прикосновения к ним…
Сердце его
замерло от
ужаса и от страдания за свой поступок, но
в этом-то замиранье и заключалось наслаждение.
А вокруг все
замерло. Горный берег реки, бедные юрты селения, небольшая церковь, снежная гладь лугов, темная полоса тайги — все погрузилось
в безбрежное туманное море. Крыша юрты, с ее грубо сколоченною из глины трубой, на которой я стоял с прижимавшеюся к моим ногам собакой, казалась островом, закинутым среди бесконечного, необозримого океана… Кругом — ни звука… Холодно и жутко… Ночь притаилась, охваченная
ужасом — чутким и напряженным.
Лёнька
замирал от
ужаса, холода и какого-то тоскливого чувства вины, рождённого криком деда. Он уставил перед собою широко раскрытые глаза и, боясь моргнуть ими даже и тогда, когда капли воды, стекая с его вымоченной дождём головы, попадали
в них, прислушивался к голосу деда, тонувшему
в море могучих звуков.
Влетев
в театр, Иван Андреевич мигом облетел взглядом все ложи второго яруса, и — о
ужас! Сердце его
замерло: она была здесь! Она сидела
в ложе! Тут был и генерал Половицын с супругою и свояченицею; тут был и адъютант генерала — чрезвычайно ловкий молодой человек; тут был еще один статский… Иван Андреевич напряг все внимание, всю остроту зрения, но — о,
ужас! Статский человек предательски спрятался за адъютанта и остался во мраке неизвестности.
Я
замер от
ужаса и руки не могу поднять, одурел вовсе… вижу только страшные белые клыки перед самым носом, красный язык, весь
в пене.
Яркие точки костров, их огневое пламя сквозило между стволами деревьев, освещая лес. Но там,
в глубине его, царит темнота. И туда хорошенькая Любочка направила свои шаги,
замирая от охватившего ее чувства
ужаса.
Сердце
замерло в груди девочки… Похолодели конечности.
Ужас сковал все существо.
«Грозящая гибель» для Долохова — могучий враг, с которым весело схватиться, для Раскольникова — любовница-вампир;
в ее объятия безвольно тянется человек,
замирая от
ужаса.
Что, например, может быть безобразнее и достойнее сожаления, чем беременная женщина? Беременность — это уродство, болезнь, — это проклятие, наложенное на женщину богом. «Умножая, умножу скорбь твою
в беременности твоей;
в болезни будешь рождать детей». Только и остается женщине — покорно и терпеливо нести тяжелую «скорбь» и
замирать от
ужаса в ожидании грядущих мук и опасностей. Но не так для Толстого.
Прошло, вероятно, не менее часа. Мои ноги затекли от сидения на корточках, и я начала уже раскаиваться, что напрасно беспокоилась, — княжне, очевидно, не грозила никакая опасность, — как вдруг легкий шелест привлек мое внимание. Я приподнялась с пола и
замерла от
ужаса: прямо против меня
в противоположных дверях стояла невысокая фигура вся
в белом.
В массе света замелькало бесчисленное множество огней и голов, и между этими разнообразными головами она увидела дирижерскую голову…Дирижерская голова посмотрела на нее и
замерла от изумления…Потом изумление уступило место невыразимому
ужасу и отчаянию…Она, сама того не замечая, сделала полшага к рампе…
И я не вскрикнул, и я не пошевельнулся — я похолодел и
замер в сознании приближающейся страшной истины; а рука прыгала по ярко освещенной бумаге, и каждый палец
в ней трясся
в таком безнадежном, живом, безумном
ужасе, как будто они, эти пальцы, были еще там, на войне, и видели зарево и кровь, и слышали стоны и вопли несказанной боли.
Маша жадно смотрела на меня,
в ее глазах
замер ужас. Душою своею она видела, как неотвратимо надвигается что-то, чего другие не видят. Я успокаивал ее. У нее лились слезы, она быстро бормотала, как будто молилась про себя...
Из того светлого, что было во мне,
в том светлом, что было кругом, темным жителем чужого мира казался этот человек. Он все ходил, потом сел к столу. Закутался
в халат, сгорбился и тоскливо
замер под звучавшими из мрака напоминаниями о смерти. Видел я его взъерошенного, оторванного от жизни Хозяина, видел, как
в одиноком
ужасе ворочается он на дне души и ничего, ничего не чует вокруг.
И
в холодном
ужасе замирала душа. Изо всех сил напрягалась воля, чтоб удержать тело на седле, и рука нащупывала за поясом револьвер, — здесь ли он, избавитель на случай…
Она быстро села на кровать и
замерла, всплеснув руками, неподвижно, с
ужасом глядя
в пространство расширенными глазами. Это был страшный взгляд, и продолжался он одно мгновение. И опять девушка лежала ничком и плакала. А там ритмично щелкали шпоры, и, видимо, чем-то возбужденный или напуганный тапер старательно отбивал такты стремительной мазурки.
Исанка неподвижно сидела, уставясь
в землю широко раскрытыми глазами. Потом подняла на него глаза.
В них
замер такой вопль
ужаса, что Борька внутренно вздрогнул и замолчал.