Неточные совпадения
Вот уже полтора
месяца, как я в крепости N; Максим Максимыч ушел на охоту… я один; сижу у окна; серые тучи
закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
Попробовали устроить одно, — председатель позволил себе оскорбительные выражения по адресу чина полиции, за что тот собрание
закрыл, а я оратора, для примера, посадил на три
месяца.
Это случалось периодически один или два раза в
месяц, потому что тепла даром в трубу пускать не любили и
закрывали печи, когда в них бегали еще такие огоньки, как в «Роберте-дьяволе». Ни к одной лежанке, ни к одной печке нельзя было приложить руки: того и гляди, вскочит пузырь.
Это, конечно, ничего, что
закрыли — она сейчас же его на другое имя перевела, — а как приговорили ее на полтора
месяца в арестный дом на высидку, так стало ей это в ха-арошую копеечку.
«Московские ведомости» то и дело писали доносы на радикальную газету, им вторило «Новое время» в Петербурге, и, наконец, уже после 1 марта 1881 года посыпались кары: то запретят розницу, то объявят предупреждение, а в следующем, 1882, году газету
закрыли административной властью на шесть
месяцев — с апреля до ноября. Но И.И. Родзевич был неисправим: с ноября газета стала выходить такой же, как и была, публика отозвалась, и подписка на 1883 год явилась блестящей.
Правительство наказало подписчиков: в марте
месяце газету
закрыли навсегда «за суждения, клонящиеся к восстановлению общественного мнения против основных начал нашего государственного строя, и неверное освещение фактов о быте крестьян».
— Сигарку, вечером, у окна…
месяц светил… после беседки… в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за оба угла его подушку и потрясая ее вместе с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала на стул,
закрыв руками лицо. — Довольно! — отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.
И я уходил к себе. Так мы прожили
месяц. В один пасмурный полдень, когда оба мы стояли у окна в моем номере и молча глядели на тучи, которые надвигались с моря, и на посиневший канал и ожидали, что сейчас хлынет дождь, и когда уж узкая, густая полоса дождя, как марля,
закрыла взморье, нам обоим вдруг стало скучно. В тот же день мы уехали во Флоренцию.
— Мы с вами вот как сделаем лучше. Нате вам четвертушку бумаги, а здесь, в коробочке, кнопки. Прошу вас, напишите что-нибудь особенно интересное, а потом
закройте бумагой и прижмите по углам кнопками. Я даю вам честное слово, честное слово писателя, что в продолжение двух
месяцев я не притронусь к этой бумажке и не буду глядеть, что вы там написали. Идет? Ну, так пишите. Я нарочно уйду, чтобы вам не мешать.
Поехали по железной дороге. Погода ясная этот день стояла — осенью дело это было, в сентябре
месяце. Солнце-то светит, да ветер свежий, осенний, а она в вагоне окно откроет, сама высунется на ветер, так и сидит. По инструкции-то оно не полагается, знаете, окна открывать, да Иванов мой, как в вагон ввалился, так и захрапел; а я не смею ей сказать. Потом осмелился, подошел к ней и говорю: «Барышня, говорю,
закройте окно». Молчит, будто не ей и говорят. Постоял я тут, постоял, а потом опять говорю...
Иван Карлович Швей, старший мастер на сталелитейном заводе Функ и K°, был послан хозяином в Тверь исполнить на месте какой-то заказ. Провозился он с заказом
месяца четыре и так соскучился по своей молодой жене, что потерял аппетит и раза два принимался плакать. Возвращаясь назад в Москву, он всю дорогу
закрывал глаза и воображал себе, как он приедет домой, как кухарка Марья отворит ему дверь, как жена Наташа бросится к нему на шею и вскрикнет…
Доктор ему чичас трубку в сосок. «Дыши, — говорит, — регулярно. Правый глаз
закрой, посвисти ухом… Какой у нас теперича месяц-число?»
Он
закрыл глаза и хотел заснуть, но вдруг с ужасом почувствовал, что возвратилось то состояние, которое он испытывал первый
месяц в Петропавловской крепости.
Еще было только начало июня
месяца, а трава поднималась уже до пояса и до половины
закрывала пышную и могучую зелень разметавшихся кустов с крупными влажно-зелеными листьями.