Неточные совпадения
Скотинин. Я никуда не шел, а брожу,
задумавшись. У меня такой обычай, как что заберу в голову, то из нее гвоздем не выколотишь. У меня, слышь ты, что вошло в ум, тут и засело.
О том вся и дума, то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.
Люди позабыли прошедшее и не
задумывались о будущем.
Эскулап [Эскулап (греч.) — врач.]
задумался, пробормотал что-то
о каком-то «градоначальническом веществе», якобы источающемся из градоначальнического тела, но потом, видя сам, что зарапортовался, от прямого разрешения вопросов уклонился, отзываясь тем, что тайна построения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и
о чем-то ужасно
задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать,
о чем вы тогда думали.
О важном?
«Ну так что ж? Ну и ничего. Мне хорошо, и ей хорошо». И он
задумался о том, где ему окончить нынешний вечер.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе
о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату,
задумался о совершенно другом, личном своем деле.
И он
задумался. Вопрос
о том, выйти или не выйти в отставку, привел его к другому, тайному, ему одному известному, едва ли не главному, хотя и затаенному интересу всей его жизни.
Потом и разговор брата
о коммунизме, к которому тогда он так легко отнесся, теперь заставил его
задуматься.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и
задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и
о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Смеркалось; на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель
О да Е.
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, бог знает отчего и
о чем, так
задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
—
О чем? — сказал он с нетерпением. — А!
о перчатках, — прибавил он совершенно равнодушно, заметив мою руку, — и точно нет; надо спросить у бабушки… что она скажет? — и, нимало не
задумавшись, побежал вниз.
Грэй так
задумался, что позабыл
о хозяине, ожидавшем за его спиной с напряжением охотничьей собаки, сделавшей стойку.
— Славная вещь, славная вещь… — повторял Порфирий Петрович, как будто
задумавшись вдруг
о чем-то совсем другом, — да! славная вещь! — чуть не вскрикнул он под конец, вдруг вскинув глаза на Раскольникова и останавливаясь в двух шагах от него. Это многократное глупенькое повторение, что казенная квартира славная вещь, слишком, по пошлости своей, противоречило с серьезным, мыслящим и загадочным взглядом, который он устремил теперь на своего гостя.
Он глубоко
задумался о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно? Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по книге, а не иначе!»
Она больная такая девочка была, — продолжал он, как бы опять вдруг
задумываясь и потупившись, — совсем хворая; нищим любила подавать и
о монастыре все мечтала, и раз залилась слезами, когда мне об этом стала говорить; да, да… помню… очень помню.
Катерина Ивановна не удостоила его ответом. Она
о чем-то
задумалась и вздохнула.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая
о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» — спросил я его. «Бог знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он
задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
—
О чем, ваше благородие, изволил
задуматься?
Лет тридцать тому назад было это: сижу я в ресторане,
задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: “Что прикажете подать?” — “Птичьего молока стакан!” — “Простите, говорит, птичье молоко все вышло!” Почтительно сказал, не усмехнулся.
«Оживлены убийством», — вспомнил он слова Митрофанова — человека «здравого смысла», — слова, сказанные сыщиком по поводу радости, с которой Москва встретила смерть министра Плеве. И снова
задумался о Лидии.
Затем он снова
задумался о петербургском выстреле; что это: единоличное выступление озлобленного человека, или народники, действительно, решили перейти «от слов к делу»? Он зевнул с мыслью, что террор, недопустимый морально, не может иметь и практического значения, как это обнаружилось двадцать лет тому назад. И, конечно, убийство министра возмутит всех здравомыслящих людей.
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела,
задумывался о том, как разыграется его первый роман, и уже знал, что героиня романа — Лидия.
«Негодяй и, наверное, шпион», — отметил брезгливо Самгин и тут же подумал, что вторжение бытовых эпизодов в драмы жизни не только естественно, а, прерывая течение драматических событий, позволяет более легко переживать их. Затем он вспомнил, что эта мысль вычитана им в рецензии какой-то парижской газеты
о какой-то пьесе, и
задумался о делах практических.
«Почти старик уже. Он не видит, что эти люди относятся к нему пренебрежительно. И тут чувствуется глупость: он должен бы для всех этих людей быть ближе, понятнее студента». И,
задумавшись о Дьяконе, Клим впервые спросил себя: не тем ли Дьякон особенно неприятен, что он, коренной русский церковник, сочувствует революционерам?
Лютов, крепко потирая руки, усмехался, а Клим подумал, что чаще всего, да почти и всегда, ему приходится слышать хорошие мысли из уст неприятных людей. Ему понравились крики Лютова
о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на русское неуменье владеть мыслью.
Задумавшись, он не дослышал чего-то в речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
На этот вопрос он не нашел ответа и
задумался о том, что и прежде смущало его: вот он знает различные системы фраз, и среди них нет ни одной, внутренне сродной ему.
Говорил Дронов порывисто и торопливо, желая сказать между двумя припадками кашля как можно больше. Слушать его было трудно и скучно. Клим
задумался о своем, наблюдая, как Дронов истязует фуражку.
— После скандала я ушел и
задумался о тебе, — вполголоса говорил Самгин, глядя на дымок папиросы, рисуя ею восьмерки в воздухе. — Ты, наверху, поешь, воображая, что твой голос облагораживает скотов, а скоты, внизу…
— Возможно, — согласился Макаров спокойно, как будто говорилось не
о нем. Но после этого замолчал,
задумался.
Слушая, как рычит, приближаясь, гром, Клим
задумался о чем-то беспредметном, что не укладывалось ни в слова, ни в образы.
Только в эту минуту он вспомнил
о Митрофанове и рассказал
о нем. Обмахивая лицо платком, Варвара быстро вышла из комнаты, а он снова
задумался...
Клим вышел на улицу, и ему стало грустно. Забавные друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и жить с ними — уютно, просто. Простота их заставила его вспомнить
о Маргарите — вот у кого он хорошо отдохнул бы от нелепых тревог этих дней. И,
задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
Вспомнив эту сцену, Клим с раздражением
задумался о Томилине. Этот человек должен знать и должен был сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять с учителем беседу
о женщине, но Томилин был так странно глух к этой теме, что вызвал у Макарова сердитое замечание...
— Ничего не знаю, — очень равнодушно откликнулся Дмитрий. — Сначала переписывался с нею, потом оборвалось. Она что-то
о боге
задумалась одно время, да, знаешь, книжно как-то. Там поморы
о боге рассуждают — заслушаешься.
Самгин
задумался о человеке, который слепнет в этом городе, вероятно, чужом ему, как иностранцу, представил себя на его месте и сжался, точно от холода.
Самгин
задумался о том, что вот уже десять лет он живет, кружась в пыльном вихре на перекрестке двух путей, не имея желания идти ни по одному из них.
— Я бросил на мягкое, — сердито отозвался Самгин, лег и
задумался о презрении некоторых людей ко всем остальным. Например — Иноков. Что ему право, мораль и все, чем живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует старый дом гнилым деревом», — вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника в гражданском процессе. В коридоре все еще беседовали, бас внушительно доказывал...
«Атропин, конечно», — сообразил Клим, строго взглянув в раскрашенное лицо, и
задумался о проститутках: они почему-то предлагали ему себя именно в тяжелые, скучные часы.
Обнявшись, Дуняша и Алина снова не громко запели, как бы беседуя между собою, а когда они кончили, горничная объявила, что готов ужин. Ужинали тихо, пили мало, все
о чем-то
задумались, даже Лютов молчал, и после ужина тотчас разошлись по комнатам.
Решил, но —
задумался; внезапному желанию идти к Маргарите мешало чувство какой-то неловкости, опасение, что он, не стерпев, спросит ее
о Дронове и вдруг окажется, что Дронов говорил правду. Этой правды не хотелось.
Илья Ильич не отвечал и
задумался. Алексеев замолчал и тоже
о чем-то размышлял.
О чем же им было
задумываться и чем волноваться, что узнавать, каких целей добиваться?
Не играя вопросом
о любви и браке, не путая в него никаких других расчетов, денег, связей, мест, Штольц, однако ж,
задумывался о том, как примирится его внешняя, до сих пор неутомимая деятельность с внутреннею, семейною жизнью, как из туриста, негоцианта он превратится в семейного домоседа?
В первый раз в жизни Агафья Матвеевна
задумалась не
о хозяйстве, а
о чем-то другом, в первый раз заплакала, не от досады на Акулину за разбитую посуду, не от брани братца за недоваренную рыбу; в первый раз ей предстала грозная нужда, но грозная не для нее, для Ильи Ильича.
Она устремила глаза на озеро, на даль и
задумалась так тихо, так глубоко, как будто заснула. Она хотела уловить,
о чем она думает, что чувствует, и не могла. Мысли неслись так ровно, как волны, кровь струилась так плавно в жилах. Она испытывала счастье и не могла определить, где границы, что оно такое. Она думала, отчего ей так тихо, мирно, ненарушимо-хорошо, отчего ей покойно, между тем…
— Я голоден… и я жив, — пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который
о чем-то
задумался. — Это был обморок.
Он удивился этой просьбе и
задумался. Она и прежде просила, но шутя, с улыбкой. Самолюбие шепнуло было ему, что он постучался в ее сердце недаром, что оно отзывается, что смущение и внезапная, неловкая просьба не говорить
о любви — есть боязнь, осторожность.
Но, сбросив маску, она часто зла, груба и даже страшна. Испугать и оскорбить ее нельзя, а она не
задумается, для мщения или для забавы, разрушить семейное счастье, спокойствие человека, не говоря
о фортуне: разрушать экономическое благосостояние — ее призвание.
— Зачем гроза в природе!.. Страсть — гроза жизни…
О, если б испытать эту сильную грозу! — с увлечением сказал он и
задумался.