Неточные совпадения
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик
был рослый, ворота низки,
забыл наклониться. Как хватит себя лбом
о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать,
есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Не позаботясь даже
о том, чтобы проводить от себя Бетси,
забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того,
есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Анна ничего не слышала об этом положении, и ей стало совестно, что она так легко могла
забыть о том, что для него
было так важно.
И все эти соображения
о значении Славянского элемента во всемирной истории показались ему так ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его душе, что он мгновенно
забыл всё это и перенесся в то самое настроение, в котором
был нынче утром.
Занимаясь с правителем канцелярии, Алексей Александрович совершенно
забыл о том, что нынче
был вторник, день, назначенный им для приезда Анны Аркадьевны, и
был удивлен и неприятно поражен, когда человек пришел доложить ему
о ее приезде.
И, вспомнив
о том, что он
забыл поклониться товарищам Облонского, только когда он
был уже в дверях, Левин вышел из кабинета.
—
Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, — сказала мать, не могшая
забыть, что Кити вышла не за Вронского, a зa Левина.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно
забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос
о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не
будет драться.
В душе его боролись желание
забыть теперь
о несчастном брате и сознание того, что это
будет дурно.
Это откашливанье она знала. Это
был признак его сильного недовольства, не на нее, а на самого себя. Он действительно
был недоволен, но не тем, что денег вышло много, а что ему напоминают то,
о чем он, зная, что в этом что-то неладно, желает
забыть.
— Но не так, как с Николенькой покойным… вы полюбили друг друга, — докончил Левин. — Отчего не говорить? — прибавил он. — Я иногда упрекаю себя: кончится тем, что
забудешь. Ах, какой
был ужасный и прелестный человек… Да, так
о чем же мы говорили? — помолчав, сказал Левин.
Когда она думала
о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно
было забыть про страшный вопрос, что
будет с сыном.
Поеду к Бетси; может
быть, там я увижу его», сказала она себе, совершенно
забыв о том, что вчера еще, когда она сказала ему, что не поедет к княгине Тверской, он сказал, что поэтому и он тоже не поедет.
Он чувствовал всю мучительность своего и её положения, всю трудность при той выставленности для глаз всего света, в которой они находились, скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать
о других тогда, когда страсть, связывавшая их,
была так сильна, что они оба
забывали оба всем другом, кроме своей любви.
Он
забыл всё то, что он думал
о своей картине прежде, в те три года, когда он писал ее; он
забыл все те ее достоинства, которые
были для него несомненны, — он видел картину их равнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел в ней ничего хорошего.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны
о том, как Прохор Бога
забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить,
пьет без просыпу и жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все
было так ясно и золотисто, что мы, то
есть я и штабс-капитан, совершенно
о нем
забыли…
Бутылка кахетинского помогла нам
забыть о скромном числе блюд, которых
было всего одно, и, закурив трубки, мы уселись: я у окна, он у затопленной печи, потому что день
был сырой и холодный.
— А дело, по-настоящему, вздор. У него нет достаточно земли, — ну, он и захватил чужую пустошь, то
есть он рассчитывал, что она не нужна, и
о ней хозяева <
забыли>, а у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше другими лучшими землями, чем отдать ее. Обычай для меня — святыня.
Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не
забыть,
о ком
пою…
Да кстати, здесь
о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье
есть.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим
о старине». —
«
О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных
былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то
забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «
Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно
быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить
о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Глаза maman
были открыты, но она ничего не видела…
О, никогда не
забуду я этого страшного взгляда! В нем выражалось столько страдания!..
— Нет, не
будет драться, — сказал волшебник, таинственно подмигнув, — не
будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и не
забудь того, что сказал тебе я меж двумя глотками ароматической водки и размышлением
о песнях каторжников. Иди. Да
будет мир пушистой твоей голове!
Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его
были рассеянны… Да и вообще тяжело ему
было думать в эту минуту
о чем бы то ни
было. Он бы хотел совсем забыться, все
забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова…
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал…
О, дни!.. Вот бы, вот бы нам
спеть! Ну как же, как же… вот я и
забыла… да напомните же, как же? — Она
была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
Швабрин пришел ко мне; он изъявил глубокое сожаление
о том, что случилось между нами; признался, что
был кругом виноват, и просил меня
забыть о прошедшем.
Я посмотрел вокруг себя и, к крайнему моему удивлению, увидел, что мы с пузатым купцом стоим, действительно, только вдвоем, а вокруг нас ровно никого нет. Бабушки тоже не
было, да я
о ней и
забыл, а вся ярмарка отвалила в сторону и окружила какого-то длинного, сухого человека, у которого поверх полушубка
был надет длинный полосатый жилет, а на нем нашиты стекловидные пуговицы, от которых, когда он поворачивался из стороны в сторону, исходило слабое, тусклое блистание.
— Да, —
забыла сказать, — снова обратилась она к Самгину, — Маракуев получил год «Крестов». Ипатьевский признан душевнобольным и выслан на родину, в Дмитров, рабочие — сидят, за исключением Сапожникова,
о котором
есть сведения, что он болтал. Впрочем, еще один выслан на родину, — Одинцов.
Когда говорили интересное и понятное, Климу
было выгодно, что взрослые
забывали о нем, но, если споры утомляли его, он тотчас напоминал
о себе, и мать или отец изумлялись...
Четырех дней
было достаточно для того, чтоб Самгин почувствовал себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников, рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто
забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
Проверяя свое знание немецкого языка, Самгин отвечал кратко, но охотно и думал, что хорошо бы, переехав границу, закрыть за собою какую-то дверь так плотно, чтоб можно
было хоть на краткое время не слышать утомительный шум отечества и даже
забыть о нем.
— Вот еще
о ком
забыли мы! — вскричала Любаша и быстрым говорком рассказала Климу: у Лютова
будет вечеринка с музыкой, танцами, с участием литераторов, возможно, что приедет сама Ермолова.
Глаза матери светились ярко, можно
было подумать, что она немного подкрасила их или пустила капельку атропина. В новом платье, красиво сшитом, с папиросой в зубах, она
была похожа на актрису, отдыхающую после удачного спектакля.
О Дмитрии она говорила между прочим, как-то все
забывая о нем, не договаривая.
Закуривая, она делала необычные для нее жесты,
было в них что-то надуманное, показное, какая-то смешная важность, этим она заставила Клима вспомнить комическую и жалкую фигуру богатой, но обнищавшей женщины в одном из романов Диккенса. Чтоб
забыть это сходство, он спросил
о Спивак.
С нею не спорили и вообще
о ней
забывали, как будто ее и не
было; иногда Климу казалось:
забывают о ней нарочно, потому что боятся ее.
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя отец ее
был богаче доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее милую болтовню, — молчать,
забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
Перечислил все народные восстания от Разина до Пугачева, не
забыв и
о бунте Кондрата Булавина,
о котором он знал только то, что
был донской казак Булавин и
был бунт, а чего хотел донской казак и в каких формах выразилось организованное им движение, — об этом он знал столько же, как и все.
Но иногда рыжий пугал его:
забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно
было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим напомнить учителю
о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно двинулась в столовую. Самгин ушел домой, думая
о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем, думая
о Тагильском и обо всем, что слышал в этот вечер. Все это нужно
было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного,
забыть о том, что бесполезно.
Как будто
забыв о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила
о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них
есть своеобразная красота.
— Приятно
было слышать, что и вы отказались от иллюзий пятого года, — говорил он, щупая лицо Самгина пристальным взглядом наглых, но уже мутноватых глаз. — Трезвеем. Спасибо немцам — бьют. Учат.
О классовой революции мечтали, а про врага-соседа и
забыли, а он вот напомнил.
— Ты прав, Нестор,
забывают, что народ
есть субстанция, то
есть первопричина, а теперь выдвигают учение
о классах, немецкое учение, гм…
Особенно видны
были Варавка и Кутузов,
о котором давно уже следовало бы
забыть, Лютов и Марина — нет ли в них чего-то сродного?
Сектанты они до поры, покамест мужики, а становясь купцами,
забывают о своих разноречиях с церковью, воинствующей за истину, то
есть — за власть.
Но все это ни к чему не повело. Из Михея не выработался делец и крючкотворец, хотя все старания отца и клонились к этому и, конечно, увенчались бы успехом, если б судьба не разрушила замыслов старика. Михей действительно усвоил себе всю теорию отцовских бесед, оставалось только применить ее к делу, но за смертью отца он не успел поступить в суд и
был увезен в Петербург каким-то благодетелем, который нашел ему место писца в одном департаменте, да потом и
забыл о нем.
Обломов, подписывая, утешался отчасти тем, что деньги эти пойдут на сирот, а потом, на другой день, когда голова у него
была свежа, он со стыдом вспомнил об этом деле, и старался
забыть, избегал встречи с братцем, и если Тарантьев заговаривал
о том, он грозил немедленно съехать с квартиры и уехать в деревню.
Чуть он пошевелится, напомнит
о себе, скажет слово, она испугается, иногда вскрикнет: явно, что
забыла, тут ли он или далеко, просто —
есть ли он на свете.
Акулины уже не
было в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а
о кружевах она
забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
«Когда опомнился! — подумал он, — тогда у меня еще
было свежо воспоминание
о ней, а теперь я и лицо ее
забыл! Теперь даже Секлетея Бурдалахова интереснее для меня, потому только, что напоминает Веру!»