Неточные совпадения
И в-пятых, наконец, всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания
детей, женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии тем, кто представит живым или мертвым убегавшего беглого, разлучения мужей с женами и соединения для сожительства чужих жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, — внушалось самым убедительным способом то, что всякого рода насилия,
жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому тем более позволено тем, которые находятся в неволе, нужде и бедствиях.
А сколько
жестокости к семье, к жене, к
детям даже; от пьянства все.
Судьба чуть не заставила капитана тяжело расплатиться за эту
жестокость. Банькевич подхватил его рассказ и послал донос, изложив довольно точно самые факты, только, конечно, лишив их юмористической окраски. Время было особенное, и капитану пришлось пережить несколько тяжелых минут. Только вид бедного старика, расплакавшегося, как
ребенок, в комиссии, убедил даже жандарма, что такого вояку можно было вербовать разве для жестокой шутки и над ним, и над самим делом.
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную, как все ее истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за
жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли
ребенка и спрятали его.
Потом ему представлялась несчастная, разбитая Полинька с ее разбитым голосом и мягкими руками; потом ее медно-красный муж с циничными, дерзкими манерами и
жестокостью; потом свой собственный
ребенок и, наконец, жена.
— Да в конце концов — это и не важно. Но понимаете: самый поступок. Я, конечно, вызвала Хранителей. Я очень люблю
детей, и я считаю, что самая трудная и высокая любовь — это
жестокость — вы понимаете?
Мысль о том, что мы,
дети, своими
жестокостями довели его до слез, была для меня нестерпима.
— От всеобщей
жестокости, и — это надо объявить! А
жестокость — со страха друг пред другом, страх же — опять от
жестокости, — очень просто! Тут — кольцо! И, значит, нужно, чтобы некоторые люди отказались быть жестокими, тогда — кольцо разорвётся. Это и надо внушить
детям.
Страшное слово «мачеха», давно сделавшееся прилагательным именем для выражения
жестокости, шло как нельзя лучше к Александре Петровне; но Сонечку нельзя было легко вырвать из сердца отца; девочка была неуступчивого нрава, с ней надо было бороться, и оттого злоба мачехи достигла крайних пределов; она поклялась, что дерзкая тринадцатилетняя девчонка, кумир отца и целого города, будет жить в девичьей, ходить в выбойчатом платье и выносить нечистоту из-под ее
детей…
Объясняю это отчасти первым охотничьим пылом, а потом — присущею
детям бессознательною
жестокостью.
Он снял ноги, лег боком на руку, и ему стало жалко себя. Он подождал только того, чтоб Герасим вышел в соседнюю комнату, и не стал больше удерживаться и заплакал, как
дитя. Он плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о
жестокости людей, о
жестокости Бога, об отсутствии Бога.
Сего не довольно: ужасный, неизъяснимый яд в крови, с которым почти родятся младенцы, обнаруживаясь в своей
жестокости, похищал в России едва ли не большую часть
детей и на самых спасенных роком оставлял страшные знаки своей свирепости и безобразия.
Это происшествие вызвало среди врачей нашей больницы много толков; говорили, разумеется, о дикости и
жестокости русского народа, обсуждали вопрос, имел ли право дежурный врач выписать больного, виноват ли он в смерти
ребенка нравственно или юридически и т. п.
Как назовем мы то, когда видим, что большое число людей не только повинуются, но служат, не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком или перед немногими некоторыми людьми, — и раболепствуют так, что не имеют ничего своего: ни имущества, ни
детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали своими, и терпят грабежи,
жестокости не от войска, не от варваров, но от одного человека, и не от Геркулеса или Самсона, но от людей большей частью очень плохих в нравственном отношении.
Реви всем животом!
Дуй, лей, греми и жги!
Чего щадить меня? Огонь и ветер,
И гром и дождь — не дочери мои!
B
жестокости я вас не укоряю:
Я царства вам не отдавал при жизни,
Детьми моими вас не называл.
Ваня и Нина в ужасе. Смерть в помойке, помимо своей
жестокости, грозит еще отнять у кошки и деревянной лошади их
детей, опустошить ящик, разрушить планы будущего, того прекрасного будущего, когда один кот будет утешать свою старуху-мать, другой — жить на даче, третий — ловить крыс в погребе…
Дети начинают плакать и умолять пощадить котят. Отец соглашается, но с условием, чтобы
дети не смели ходить в кухню и трогать котят.
Дети требовали хлеба, обступая отцов и матерей, которые с
жестокостью их отталкивали.
— Права, несомненно, права, — продолжала княгиня Васса Семеновна. — Это говорю я, потому что знаю, что значит иметь единственного
ребенка. То, что вы взяли у нее мальчика, было в порядке вещей: подобная мать не пригодна для воспитания, но то, что теперь, через двена-дцать лет, вы запрещаете ей видеться с сыном, —
жестокость, внушить которую может только ненависть. Как бы ни была велика ее вина — наказание слишком сурово.