Неточные совпадения
И
на вопрос — кто она? — Таисья очень оживленно рассказала: отец Агафьи
был матросом военного
флота, боцманом в «добровольном», затем открыл пивную и начал заниматься контрабандой. Торговал сигарами. Он вел себя так, что матросы считали его эсером. Кто-то донес
на него, жандармы сделали обыск, нашли сигары, и оказалось, что у него большие тысячи в банке лежат. Арестовали старика.
Мили за три от Шанхая мы увидели целый
флот купеческих трехмачтовых судов, которые теснились у обоих берегов Вусуна. Я насчитал до двадцати рядов, по девяти и десяти судов в каждом ряду. В иных местах стояли
на якоре американские так называемые клиппера, то
есть большие, трехмачтовые суда, с острым носом и кормой, отличающиеся красотою и быстрым ходом.
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во
флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала
было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да и только, треть осталась
на дороге» (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, — прибавил он.
Не вынес больше отец, с него
было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня
на день. Чем больше
было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во
флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в семью вырученные деньги.
[В первые десять лет с начала морской перевозки, с 1879 по 1889 г.,
на пароходах Добровольного
флота было перевезено каторжных мужчин и женщин 8430 и добровольно следовавших за ними членов их семейств 1146.]
Кстати, надобно сказать тебе, что
на днях я об тебе говорил с Шамардиным, который с тобой
был у Малиновского в Каменке; он теперь служит в Омске и
был в Ялуторовске по делам службы. От него я почерпаю сведения о
флоте, хотя этот источник не совсем удовлетворителен. Он человек честный, но довольно пустой.
Наконец, и Тебеньков, и Плешивцев — оба уважают народность, но Тебеньков смотрит
на этот предмет с точки зрения армий и
флотов, а Плешивцев — с точки зрения подоплеки. Оба говорят:"
Есть ли
на свете другой такой народ, как русский!"Но Тебеньков относит свои похвалы преимущественно к дисциплине, а Плешивцев — к смирению.
–"La belle Helene"? Mais je trouve que c'est encore ties joli Гa! [«Прекрасная Елена»? А я нахожу, что и это еще хорошо! (франц.)] Она познакомила нашу армию и
флоты с классическою древностью! — воскликнул Тебеньков. —
На днях приходит ко мне капитан Потугин: «Правда ли, говорит, Александр Петрович, что в древности греческий царь Менелай
был?» — «А вы, говорю, откуда узнали?» — «В Александринке, говорит, господина Марковецкого
на днях видел!»
Один рассказывал, как скоро должно кончиться осадное положение [в] Севастополе, что ему верный флотский человек рассказывал, как Кистентин, царев брат, с мериканским
флотом идет нам
на выручку, еще как скоро уговор
будет, чтобы не палить две недели и отдых дать, а коли кто выпалит, то за каждый выстрел 75 копеек штрафу платить
будут.
Вопрос
был мудреный; пахло превратными толкованиями. Ежели ответить, что оба солдата врут, — скажут, пожалуй, что я подрываю авторитет армии и
флотов. Ежели склониться
на сторону одного из двух вестовщиков, так неизвестно, который из них превратнее. Кажется, как будто первый солдат меньше превратен, нежели второй, а впрочем…
Теперь
флот был нужен Петру настоятельно, потому что наша дипломатия оказалась весьма плохою
на переговорах при цесарском дворе и русским предстояла война с турками, с которыми все остальные союзники наши помирились отдельно, оставив нас ни при чем.
Это обстоятельство в Петре так странно, так несообразно с его пылким, нетерпеливым характером, с его стремительной любознательностью, так противно его обычаю прямо и быстро следовать к достижению своей цели, не обращая внимания
на посторонние обстоятельства, — что пребывание Петра в Голландии только и может
быть объяснено отсутствием еще определенных идей и целей относительно самого
флота.
Итак, если мы представим себе даже только то, что Петр работал в Голландии, воодушевляемый идеею выучиться здесь строению кораблей для создания могущественного
флота, то и тогда время, проведенное им
на амстердамской верфи, надобно
будет считать почти потерянным.
Вообще, моя мысль не задерживалась ни
на армиях, ни
на флотах, ни
на подрядах и поставках и даже к представлениям о гражданском мундирном шитье прибегала лишь в тех случаях, когда, по издревле установленным условиям русской жизни, без этого уж ни под каким видом нельзя
было обойтись.
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она
была дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой
было два сына, служивших: один в Черноморском
флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись
на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время
на жизнь, можно судить из следующего его рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
— То-то оно и
есть. Сподобились и матросики, братцы… Теперь пропадет эта лютость самая
на флоте. Про-па-дет! И матрос, братцы, правильный станет… Хорошо
будет служить.
На совесть, значит, а не из-за страха.
Старый штурман, обыкновенно не очень-то благоволивший к флотским и особенно к тем, кому, по его выражению, «бабушка ворожит», напротив, видимо, благоволил к Ашанину и за то, что он не лодырь, и за то, что не рассчитывает
на протекцию дядюшки-адмирала, и за то, что Володя недурно (что
было уже большим комплиментом со стороны педанта-штурмана) берет высоты солнца и делает вычисления, и за то, наконец, что в нем не
было и тени того снисходительно барского отношения к штурманам, какое, по старым традициям, укоренившимся во
флоте, существовало у большинства флотских офицеров, этих, относительно, баловней службы, к ее пасынкам — штурманам.
Я
был мичманом
на пароходе,
на котором Корнев во время войны, когда неприятельский
флот был уже в Черном море, ходил
на разведки, ежеминутно подвергаясь опасности попасться в руки неприятеля…
И оба они, привыкшие к прежним порядкам во
флоте, вполне
были уверены, что хотя и вышел приказ, но все-таки без порки не обойдется, если
на судне
будет, как они выражались, «форменный» командир.
Кого назначат
на смену, никому, конечно, не
было известно; но и капитан и многие офицеры почему-то думали, что, вероятно,
будет назначен лихой адмирал Корнев, известный в те времена во
флоте под разными кличками и между прочим под кличкой «беспокойного адмирала».
Но, разумеется, этого не случилось, и капитан придумал провинившимся такую кару, которая повергла решительно всех
на корвете в изумление — до того она
была оригинальна и не соответствовала тем обычным наказаниям, которые в те времена практиковались во
флоте.
Отделан он
был роскошно, и пассажиры, особенно пассажиры I класса, пользовались теми удобствами и тем изысканным комфортом, какими вообще щеголяют французские и английские пассажирские пароходы дальних плаваний. И содержался «Анамит» в том безукоризненном порядке, который несколько напоминал порядок
на военных судах. Морской глаз Володи тотчас же это заметил и объяснил себе чистоту и исправность коммерческого парохода тем, что капитан и его помощники
были офицеры французского военного
флота.
— Надеюсь, этого не
будет, — отвечал капитан, — мы пересечем его, руководствуясь картами Мори [Карты капитана американского
флота Мори,
на которых,
на основании наблюдений, означено, в каких широтах нужно пересекать экватор, рассчитывая встретить более узкую штилевую полосу.], в том месте, где штилевая полоса в этом месяце наиболее узка…
Хотя все и обозвали Кошкина «ретроградом», которому место не в русском
флоте, а где-нибудь в турецкой или персидской армии, тем не менее он ожесточенно отстаивал занятое им положение «блюстителя закона» и ничего более. Оба спорщика
были похожи
на расходившихся петухов. Оба уже угостили друг друга язвительными эпитетами, и спор грозил перейти в ссору, когда черный, как жук, Иволгин, с маленькими
на смешливыми глазами
на подвижном нервном лице, проговорил...
У Володи и у большинства молодых людей восторженно сияли лица и горячей бились сердца… Эта речь капитана, призывающая к гуманности в те времена, когда еще во
флоте телесные наказания
были во всеобщем употреблении, отвечала лучшим и благороднейшим стремлениям молодых моряков, и они глядели
на этого доброго и благородного человека восторженными глазами, душевно приподнятые и умиленные.
Произошло огромное, величественное, ярко-радостное событие в жизни Эллады. Несметный
флот Ксеркса
был разбит греками при Саламине,
на следующий год и сухопутные полчища его
были уничтожены под Платеями. Черные грозовые тучи, зловеще поднявшиеся с востока, рассеялись без следа. Впервые со времен Дария Эллада вздохнула вольно и радостно.
Отправив к императрице донесение, Орлов послал находившегося в русской службе серба, подполковника графа Марка Ивановича Войновича [Впоследствии он
был контр-адмиралом русского
флота.],
на особом фрегате в Парос, поручив ему войти в личные переговоры с таинственною женщиной.
Было над чем призадуматься принцессе. Послав к графу Орлову письмо из Рагузы, она так долго ожидала объявления своего «манифестика» стоявшему
на Ливорнском рейде русскому
флоту, что наконец, несмотря
на всю свою легкомысленность, могла прийти к заключению, что предложение ее отвергнуто Орловым и что ей не только не должно надеяться
на него, но следует опасаться всем известной его предприимчивости. Эти опасения, по всей вероятности, и
были причиной как холодного приема Христенеку, так и отказа Дженкинсу.
Его любимое создание — севастопольский
флот,
на который князь возлагал все свои надежды, при первом выходе в море подвергся страшной буре, которая унесла один линейный корабль в Константинопольский пролив, где турки взяли его со всем экипажем; остальные корабли и суда
были так повреждены, что с трудом вернулись в Севастополь. Эскадру Войновича, как некогда знаменитую армаду Филиппа II Испанского, истребили не враги, а бури.
Хотя правильная морская война мальтийского ордена с турками
была совершенно излишней после истребления их
флота при Чесме Алексеем Орловым, но храня свои древние рыцарские обеты — бороться с врагами Христа и защищать слабых и угнетенных — мальтийцы продолжали снаряжать свои военные суда для крейсерства, чтобы освобождать из неволи захваченных пиратами христиан, охранять от нападений со стороны этих морских разбойников христианских торговцев и держать в страхе суда,
на флаге которых
был изображен полумесяц.
— Наскучила
было; я сделался ипохондриком. Но… вы говорили, что поручили бы мне свой холоденский
флот. Я почел бы за счастие
быть хоть рулевым
на том корабле,
на котором вы сами поплывете. О! Тогда не боялся бы ни бурь, ни подводных скал.
Во время внезапной атаки порт-артурского
флота в ночь
на 27 января я
был в Харбине.
Кроме того, светлейший призвал Головатого и спросил, нет ли у него из числа возвратившихся из Турции беглых запорожцев, таких, которых можно
было бы послать к Измаилу для разведывания о пришедшем турецком
флоте и о положении островов
на устье Дуная, ниже крепости.
Флот гребной исправить в скорости. Как крепости Измаил, Килия и Аккерман должны
быть уничтожены, то взять
на то меры, употреблять жителей
на помянутую работу. Против неприятеля иметь всю должную осторожность.
— Мог бы я сказать: немудрено; я служил во
флоте. Но, чтоб не солгать, скажу: меня в опасные минуты,
на которые вы намекаете, воодушевляли ваш взгляд, слова, которые вы произнесли, когда молились за нас и, скажу еще более, желание жить, от которого я
было отвык…
Кто-то из охотников вмешиваться не в свое дело сообщил письмом князю Петру Ивановичу, что в Орловской гимназии происходят будто бы непозволительные вещи, — а именно — будто учитель истории (кажется) Вас. Ив. Фортунатов (тогда уже почтенный старик) излагает ученикам «революционные экзерсисы», а почетный попечитель гимназии,
флота капитан 2-го ранга Мордарий Васильевич Милюков (
на дочери которого впоследствии
был женат В. Якушкин), будто бы оказывает этому вредному делу потворство.