Неточные совпадения
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об дно. Сначала
было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки
на боканцах и
марсы (балконы
на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть
было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами,
на отмелях, вода
была по пояс человеку.
Она
было заступилась за Вулкана, но, узнав, что он
был хромой и неуклюжий, и притом кузнец, сейчас перешла
на сторону
Марса.
Заговорили о смерти, о бессмертии души, о том, что хорошо бы в самом деле воскреснуть и потом полететь куда-нибудь
на Марс,
быть вечно праздным и счастливым, а главное, мыслить как-нибудь особенно, не по-земному.
Было около часу ночи, и дононовский сад
был погружен в тьму. Но киоски ярко светились, и в них громко картавили молодые служители
Марса и звенели женские голоса. Лакеи-татары, как тени, бесшумно сновали взад и вперед по дорожкам. Нагибин остановился
на минуту
на балконе ресторана и, взглянув вперед, сказал...
Один требовал себя изобразить в сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми кверху вдохновенными глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден
был Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше
было прямоты, благородства в лице и чтобы рука оперлась
на книгу,
на которой бы четкими словами
было написано: «Всегда стоял за правду».
Быть может, его видят теперь где-нибудь
на Марсе или
на какой-нибудь звезде Южного Креста.
— Ага! Попался
на удочку, сын
Марса! Ну, ну, ну, не сердись… не
буду, не
буду… А все-таки интересно?.. А?.. Ну, уж так и
быть, удовлетворю ваше любопытство. Которая помоложе — это молодая барышня, Катерина Андреевна, вот, что я вам говорил, наследница-то… Только какая же она девочка? Разве что
на вид такая щупленькая, а ей добрых лет двадцать
будет…
Помещик наш
был добрый, простой и честный человек; он уважал меня, ценил мои таланты, дал мне средства выучиться по-французски, возил с собою в Италию, в Париж, я видела Тальму и
Марс, я пробыла полгода в Париже, и — что делать! — я еще
была очень молода, если не летами, то опытом, и воротилась
на провинциальный театрик; мне казалось, что какие-то особенные узы долга связуют меня с воспитателем.
Например, мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде
на луне или
на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить, и
был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом
на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал
на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с земли
на луну, —
было бы мне всё равно или нет?
А
на другой день, когда корвет уже
был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил
на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и
на горизонт, и
на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что
на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «
на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!», посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
Проломленные борты заменены новыми; купленный в Батавии катер, выкрашенный в белую краску, с голубой каемкой, висел
на боканцах взамен смытого волной; новая грот-мачта, почти «вооруженная», то
есть с вантами, снастями, стеньгами,
марсом и реями, стояла
на своем месте.
Несколько охотников-матросов сидят
на всех
марсах и салингах, сторожа открытие берега. Первому, кто увидит берег, обещана
была капитаном денежная награда — пять долларов.
Следует обычный вопрос: если сделать пакость
на Марсе или
на луне, то, очутившись
на земле,
буду ли я чувствовать, что мне все равно?
Старший офицер: —
на брасах,
на брасах не зевать, а сам впился глазами в грот-марсель и, когда, наконец, и этот парус заполоскал, то
есть момент поворота наступил, раздается громовая команда: грот-марса-булинь отдай, пшел брасы!
Выстрелы не повторялись; все
было тихо. Конечно,
Марс не вынимал еще грозного меча из ножен? не скрылся ли он в засаде, чтобы лучше напасть
на важную добычу свою? не хочет ли, вместо железа или огня, употребить силки татарские? Впрочем, пора бы уж чему-нибудь оказаться! — и оказалось. Послышались голоса, но это
были голоса приятельские, именно цейгмейстеров и Фрицев. Первый сердился, кричал и даже грозился выколотить душу из тела бедного возничего; второй оправдывался, просил помилования и звал
на помощь.
Почему надо
было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого
Марса, давно не езженного и страшно-злого жеребца, и вернувшись
на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой.