Неточные совпадения
Он сажал меня на колени себе,
дышал в лицо мое запахом пива, жесткая борода его неприятно колола мне
шею, уши.
На ночь он уносил рисунок
в дортуар, и однажды, вглядываясь
в эти нежные глаза, следя за линией наклоненной
шеи, он вздрогнул, у него сделалось такое замиранье
в груди, так захватило ему дыханье, что он
в забытьи, с закрытыми глазами и невольным, чуть сдержанным стоном, прижал рисунок обеими руками к тому месту, где было так тяжело
дышать. Стекло хрустнуло и со звоном полетело на пол…
Более сотни китайцев брали кули, пуда
в три-четыре, легко и ловко взбрасывали их себе на
шею и мчались во всю мочь на пароход под этим солнцем, когда
дышишь будто огнем.
— Аз есмь! — ответил он, наклоняя свою большую голову с длинными, как у псаломщика, волосами. Его полное лицо добродушно улыбалось, маленькие серые глазки смотрели
в лицо матери ласково и ясно. Он был похож на самовар, — такой же круглый, низенький, с толстой
шеей и короткими руками. Лицо лоснилось и блестело,
дышал он шумно, и
в груди все время что-то булькало, хрипело…
Не глядя, видел, нет, скорее, чувствовал, Александров, как часто и упруго
дышит грудь его дамы
в том месте, над вырезом декольте, где легла на розовом теле нежная тень ложбинки. Заметил он тоже, что, танцуя, она медленно поворачивает
шею то налево, то направо, слегка склоняя голову к плечу. Это ей придавало несколько утомленный вид, но было очень изящно. Не устала ли она?
Ax!.. я едва
дышу… он всё бежал за мною,
Что если бы он сорвал маску… нет,
Он не узнал меня… да и какой судьбою
Подозревать, что женщина, которой свет
Дивится с завистью,
в пылу самозабвенья
К нему на
шею кинется, моля
Дать ей два сладкие мгновенья,
Не требуя любви, — но только сожаленья,
И дерзко скажет — я твоя!..
Он этой тайны вечно не узнает…
Пускай… я не хочу… но он желает
На память у меня какой-нибудь предмет,
Кольцо… что делать… риск ужасный!
Он пошёл, покачиваясь под тяжестью ноши, а Илья шёл сзади, почти упираясь носом
в затылок товарища. И ему чудилось, что кто-то невидимый идёт за ним,
дышит холодом
в его
шею и вот-вот схватит его. Он толкнул товарища
в спину и чуть слышно шепнул ему...
— Проворне, ребята, проворне! — раздался рядом с ним неприятный, хриплый голос. Фома обернулся. Толстый человек с большим животом, стукая
в палубу пристани палкой, смотрел на крючников маленькими глазками. Лицо и
шея у него были облиты потом; он поминутно вытирал его левой рукой и
дышал так тяжело, точно шел
в гору.
Юрий обхватил ее мягкий стан, приклонил к себе и поцеловал ее
в шею: девственные груди облились румянцем и заволновались, стараясь вырваться из-под упрямой одежды… о, сколько сладострастия
дышало в ее полураскрытых пурпуровых устах! он жадно прилепился к ним, лихорадочная дрожь пробежала по его телу, томный вздох вырвался из груди…
Она прыгнула на него так быстро, что Яков не успел оттолкнуть её, она обняла его за
шею и, с яростной настойчивостью, обжигая кусающими поцелуями, горячо
дыша в глаза,
в рот ему, шептала...
И
в комнатке было тихо; только сонно и ровно
дышала Катя, часы тикали подле нее, и я поворачивалась и шептала слова или крестилась и целовала крест на
шее.
У отца была белая горячка самовластья, delirium tyranorum, у сына она перешла
в хроническую fievre lente. Павел душил из всех сил Россию и
в четыре года свернул
шею — не России, а себе. Николай затягивает узел исподволь, не торопясь, — сегодня несколько русских
в рудники, завтра несколько поляков, сегодня нет заграничных пасов, завтра закрыты две, три школы… двадцать седьмой год трудится его величество, воздуху нам недостает,
дышать трудно, а он все затягивает — и до сих пор, слава богу, здоров.
Если им обоим случалось нагнуться над альбомом или опереться рядом на перила балкона, следя за пароходом
в море, она всегда жалась к нему своей большой грудью и горячо
дышала ему
в шею, причем завитки ее жестких, курчавых волос щекотали ему щеку.
Василий, с налитыми кровью глазами, вытянув вперед
шею, сжал кулаки и
дышал в лицо сына горячим дыханием, смешанным с запахом водки; а Яков откинулся назад и зорко следил угрюмым взглядом за каждым движением отца, готовый отражать удары, наружно спокойный, но — весь
в горячем поту. Между ними была бочка, служившая им столом.
Я вспомнил про Пимена и послушал дядьки. Я слез с лошади, и, когда я посмотрел, как она носила потными боками, тяжело
дышала ноздрями и помахивала облезшим хвостиком, я понял, что лошади трудно было. А то я думал, что ей было так же весело, как мне. Мне так жалко стало Воронка, что я стал целовать его
в потную
шею и просить у него прощенья за то, что я его бил.
А между тем, дождавшись, когда она утихла и стала ровно
дышать, он коснулся пальцем ее затылка… подержал
в руке ее толстую косу. Она не слышала… Тогда он стал смелее и погладил ее по
шее.
Воротов занимался уж без всякой охоты. Зная, что из занятий не выйдет никакого толку, он дал француженке полную волю, уж ни о чем не спрашивал ее и не перебивал. Она переводила как хотела, по десяти страниц
в один урок, а он не слушал, тяжело
дышал и от нечего делать рассматривал то кудрявую головку, то
шею, то нежные белые руки, вдыхал запах ее платья…
Вынимаем кисеты, закуриваем трубки. За дубовыми кустами, над желтею
шею рожью поднимается темно-синяя туча. Дует
в потное лицо прохладный, бодрящий ветер, стоишь ему навстречу и жадно
дышишь… Ах, хорошо!
За матерью шел сын, такого же сложения, жирный, уже обрюзглый, с женским складом туловища, одетый
в обтяжку; белокурая и курчавая голова его сидела на толстой белой
шее, точно вставленной
в высокий воротник. Он носил шершавые усики и маленькие бакенбарды. На пухлых руках, без перчаток, было множество колец. На вид ему могло быть от двадцати до тридцати лет. Бескровная белизна лица носила
в себе что-то тайно-порочное, и глаза, зеленоватые и круглые,
дышали особого рода дерзостью.
Солдаты молча смотрели. Беспалов метался на земле, грудь тяжело
дышала, как туго работающие мехи. Творилось странное и страшное: красивое, худощавое лицо Беспалова на глазах распухало и раздувалось, распухала и
шея и все тело. Как будто кто-то накачивал его изнутри воздухом. На дне окопа
в тоске ерзало теперь чужое, неуклюже-толстое лицо, глаза исчезли, и только узенькие щелки темнели меж беловатых пузырей вздувшихся век.
Исанка виновато и блаженно засмеялась. Он бурно охватил ее за плечи, опрокинул
в сено и стал целовать
в шею,
в плечи,
в грудь. Она больше не противилась, и затихла, и
дышала все тяжелее.